Тело призрака. Владимир Дмитриевич Сверкунов
научно-исследовательского центра биомедицинских технологий Андрей Сапожков. Охрана привычно пропустила его в траурный зал и была немало удивлена тем, что через минуту он появился в дверях бледный, с бисеринками пота на лбу, и чуть слышно произнес:
– Ленина украли!
Эти слова мгновенно разнеслись по стране, а затем и по всему миру, многократно повторенные дикторами телевидения, газетчиками, политическим истэблишментом.
На второй план отошли сообщения о террористических актах в горячих точках, авиакатастрофах и лесных пожарах, как будто мертвое тело для человечества было важнее всего на свете.
В один миг стало понятно, что имя вождя большевиков, который впервые в истории попытался создать государство, где власть принадлежала бы народу, не забыто не только на его родине, но и в самых отдаленных уголках мира.
Западные средства массовой информации сразу предположили, что преступление совершено ради того, чтобы потребовать у российских властей выкуп, и всерьез обсуждали, какая может быть затребована сумма. В конце концов, гипотетическая ставка поднялась до миллиарда долларов.
Мусульманские страны более сдержанно отнеслись к пропаже тела Ильича. Однако, проведя аналогии с проклятиями фараонов, предупреждали, что Аллах жестоко карает всех, кто осмеливается осквернить священные захоронения.
В российских СМИ развернулась настоящая вакханалия. Каждая политическая организация посчитала своим долгом обвинить в преступлении конкурентов. Особенно преуспели в этом коммунисты, для которых мумия Ленина была чем-то вроде святых мощей, а сам Мавзолей – Меккой, куда должен совершить паломничество каждый партиец.
И вот впервые оказалось, что свято место может быть пусто…
2.
Накануне, в субботний вечер, Георгий Алексеевич Лиганов, лидер Обновленной коммунистической партии, или ОКП, изменил свой обычный распорядок и приказал водителю ехать не на дачу, а к гостинице «Россия», где у партии был свой постоянно оплачиваемый номер с окнами, выходящими на Кремль. Оставшись в одиночестве, он сел у окна и стал оглядывать площадь. Она постепенно заполнялась молодыми, полными жизни телами, озорными криками, катящимися с грохотом по брусчатке пивными банками и взвивавшимися тут и там воздушными шариками с сердечками. Народ валил на рок-концерт, организованный противниками ОКП, которые стремились «разогреть» избирателей в канун выборов в Государственную думу.
Лиганов называл эти представления шабашами на костях революционеров, чьи останки и вправду во множестве лежали в самом сердце Москвы. Но если посмотреть с другой стороны, то чуть ли не любое мероприятие на этом полукладбище можно было бы считать кощунственным. Чем барабанная дробь и уханье бас-гитары хуже лязганья танковых гусениц и топота солдатских сапог? Любой громкий звук, в конечном итоге, нарушает могильную тишину, в которой, как считается, нуждаются мертвые.
Георгий Алексеевич вспомнил майский день, когда его впервые удостоили великой чести взойти на Мавзолей и с высоты расположенной там трибуны приветствовать участников демонстрации. Внизу были вроде такие же молодые, как сегодня, люди, но они шли не вразброд, как сейчас, а организованно, с воодушевленными глазами, с верой в будущее. Сам Лиганов как что-то мистическое почувствовал тогда связь между телом Ленина, лежавшим в саркофаге под его ногами, своим сердцем и шествующей мимо народной массой. Его даже дрожь пробрала. Жаль, что на самой высокой в государстве трибуне больше побывать не удалось: страна, семьдесят с лишним лет бодро шагавшая под «Марш энтузиастов», вдруг замолкла и после совсем не музыкальной паузы взорвалась какофонией, где место простых и понятных слов заняли птичьи «муси-пуси» и тюремные «западло»…
Одновременно с первыми гитарными аккордами, пронесшимися по Красной площади, зазвучал сигнал мобильника. Его Георгий Алексеевич выбирал лично: звонок должен был точно повторять звук телефона правительственной связи, стоявшего когда-то в его кабинете, – требовательный и бодрящий. Выслушав звонившего, он усталым голосом сказал:
– Начинайте! Все документы должны быть готовы к утру.
Он еще долго сидел у окна, сокрушенно качая головой и чуть слышно произнося слово «негодяи». Оживился лишь однажды, когда вдруг задребезжали стекла – то ли от пронзительного голоса певца, то ли от рева вторившей ему толпы: «Я рожден в Советском Союзе, сделан я в СССР».
– Еще не так пожалеете, – буркнул он и глянул на часы. Светящиеся стрелки показывали без четверти двенадцать, когда вновь зазвонил мобильник.
– Готово? – спросил Лиганов и, получив утвердительный ответ, сказал: – Хорошо, завтра прочитаю.
Он еще раз посмотрел в окно. На площади, судя по всему, представление уже заканчивалось. Лидер коммунистов остановил взгляд на Мавзолее, где в полумраке не столько читалась, сколько угадывалась надпись «Ленин». Зачем-то произнеся ее вслух по слогам, Георгий Алексеевич отправился в спальню, где его ждала расстеленная прислугой из рядовых партийцев кровать, панели которой были декорированы под красновато-коричневый мрамор.
3.
– Ленин