.
">[1]
Любовные письма незнакомым людям не пишут – а я, как видишь, пишу. Я видела тебя только на фотографиях в газетах, под жуткими заголовками на пол-листа. Черно-белые снимки. «Чудовищные преступления», «Иван Рёссель, помешанный детоубийца»… как они тебя только не называют.
Фотографии намеренно несправедливые, но я все равно долго и внимательно их рассматривала. Что-то есть в твоем взгляде… что-то мудрое и спокойное и в то же время пронизывающее. Сразу видно, что ты видишь мир таким, какой он есть, и меня ты тоже видишь насквозь. Я бы очень хотела увидеть твои глаза не на фотографии. Живые глаза. Мечтаю тебя встретить.
Нет ничего хуже одиночества. Меня оно тоже не минуло. Думаю, тебе, в твоей наглухо запертой больничной палате, тоже очень одиноко. Особенно ночью, в тишине, когда все остальные спят… Одиночество душит. Оно может задушить человека насмерть.
Посылаю тебе свое фото. Меня сфотографировали этим летом, в теплый и солнечный день. Как ты видишь, волосы у меня светлые, а одежду я предпочитаю темную. Надеюсь, ты найдешь время посмотреть на мою фотографию, как я смотрю на твои.
На этом кончаю, но очень хотелось бы продолжить переписку. Хорошо бы, это письмо нашло тебя по другую сторону Стены, и хорошо бы, чтобы ты нашел возможность ответить.
Чем я могу тебе помочь?
Для тебя я сделаю все что хочешь, Иван.
Часть 1
Распорядок дня
Все начинают с одной точки – и как же получается, что большинство без труда проходят весь лабиринт, а некоторые тут же теряют дорогу.
1
«Осторожно! Здесь играют дети!» – прочитал Ян на голубом пластмассовом щите, а чуть ниже буквами поменьше: «Снизьте скорость».
Таксист свернул за угол, чертыхнулся и резко затормозил. Яна бросило вперед. Посреди дороги валялся забытый кем-то из «здесь играющих детей» трехколесный велосипедик.
Район вилл в городке Валла. Низкие деревянные заборы, белые ухоженные дома – и огромный предупредительный щит:
«Осторожно! Здесь играют дети».
Где эти дети – неизвестно. Улица совершенно пуста, если не считать брошенного трехколесника. Никаких детей, чтобы проявлять особую осторожность.
Дети сидят по домам, решил Ян. Их всех там позапирали.
Шофер покосился на него в зеркало, и Ян рассмотрел его лицо. Возраст предпенсионный, если не уже пенсионный, морщинистый лоб, седая бородка, как у гнома, усталый взгляд.
До того как затормозить и помянуть черта, таксист не произнес ни слова, а теперь вдруг спросил:
– Больница Святой Патриции… Санкта-Патриция. Вы там работаете?
– Нет. – Ян улыбнулся. – Пока нет.
– Значит, собираетесь? Приехали наниматься?
– Да.
– Вот оно как…
Яну не хотелось говорить на эту тему, он опустил глаза и замолчал. Зачем рассказывать о своей жизни первому встречному? Тем более он не знает, что можно говорить об этой больнице, а чего нельзя.
– А знаете другое название? Как люди ее называют, эту больницу?
Ян поднял голову:
– Какое название?
– Там расскажут, – таксист усмехнулся и замолчал.
Ян посмотрел на бесконечный ряд добротных вилл и вспомнил, с кем у него назначена встреча.
Доктор Патрик Хёгсмед, главный врач. Именно его имя стояло под объявлением в газете. Ян наткнулся на это объявление в середине июля.
Текст мало отличался от стандартного.
Ты воспитатель дошкольных групп, желательно молодой мужчина – мы стремимся к равноправию полов среди персонала.
Ты уверен в себе, спокоен и надежен, открыт и честен.
Тебе нравятся развивающие и творческие игры. Рядом со школой большой парк, и мы поощряем лесные прогулки.
Ты должен поддерживать позитивный дух в нашей школе и противодействовать любым формам травли и унижения детей.
Ну что ж… они точно с Яна списали все эти качества. Молодой, получил педагогическое образование, специализировался на дошкольном воспитании, любит возиться с детьми, в подростковом возрасте учился играть на ударных – правда, только для себя.
И он терпеть не может детской травли. На это у него есть личные причины.
Открыт и честен? Это, как говорят, зависит… Хотя казаться открытым он умел, и получалось неплохо.
Собственно, вырезать объявление из газеты его побудил адрес: доктор Патрик Хёгсмед, администрация судебно-психиатрической региональной клиники Святой Патриции в Валле. Санкта-Патриция.
Яну всегда было очень трудно «продавать себя», как это обычно называют, но чертова вырезка лежала на кухонном столе и таращилась на него крупными буквами из рамки