Забытое время. Шэрон Гаскин
поглубже.
– Ну что, мы закончили?
Я вам, считайте, делаю одолжение, подумал он. Настоящим вы освобождаетесь от косоглазого внимания человека-руины.
– У вас еще остались вопросы? Насчет… протекания болезни?
Чего она от него хочет? Внезапно накатила паника. Андерсон вцепился в подлокотники кресла и заметил, как при виде этого симптома слабости невролог наконец расслабилась. Андерсон заставил себя разжать руки.
– Вы мне на них не ответите. И вскорости все ответы придут сами.
Он умудрился встать и не зашататься. Небрежно ей отсалютовал.
Посмотрел, как она смотрит, как он берет портфель и куртку; ясно, что она в смятении, что ей неуютно. Она-то ждала другого.
Пусть это будет вам уроком, подумал он, затворив за собой дверь и привалившись к стене, с трудом переводя дух в ослепительно ярком флуоресцентном коридоре под неостановимо накатывающим ревом жизни здоровых и больных. Заранее ни на что не рассчитывайте.
Урок всей его жизни.
Глава третья
Джейни в самом нарядном своем черном платье встала на колени на розовом кафеле и постаралась успокоиться. По полу сочилась мыльная вода из ванны, и чулки намокли, а подол пошел пятнами. Джейни всегда любила это платье – высокая талия красит фигуру, а бархат праздничен, богемен; теперь, однако, покрывшись кляксами яичного желтка и потеками пенного шампуня, блестевшего, как слюна, платье обернулось самой роскошной ветошью в ее гардеробе.
Джейни заставила себя подняться и глянула в зеркало.
Одно слово – страхолюдина. Под глазами черно от туши – Джейни смахивает на футболиста; бронза и блестки теней для век уползли на виски; левое ухо в крови. Прическа, правда, уцелела – взметается и вьется вкруг лица, будто ей надо отдельно объяснять, что происходит.
Хотела вечерок отдохнуть от Ноа. Сама виновата.
И ведь так ждала вечера.
Неразумно, пожалуй, заводиться из-за свидания с человеком, которого даже не знаешь. Но ей понравилась фотография Боба, его открытое лицо и добрые глаза с прищуром, и юморной голос по телефону, и как этот голос вибрировал в самой глубине ее нутра, пробуждал тело к жизни. Проговорили больше часа, радовались, находя много общего: оба выросли на Среднем Западе и после колледжа добрались до Нью-Йорка; оба – единственные отпрыски грозных матерей, обладатели приятной внешности и социальных навыков, в любимом городе очутившиеся, к своему удивлению, в одиночестве. Оба поневоле гадали (вслух не говорили, но чувствовалось – в эхе голосов, в раскованном смехе), не подошла ли к концу их обоюдная тоска.
И они уговорились поужинать! А ужин – это всегда недвусмысленно благоприятное обстоятельство.
Нужно было только пережить сегодняшний день. Утро выдалось нелегкое – больше семейная психотерапия, нежели архитектура: мистер и миссис Фердинанд все колебались, устроить в третьей спальне спортзал или кабинет, а супруги Уильямс в последний момент признались, что хотят поделить детскую пополам, им вообще-то нужны две хозяйские