Фернандо Магеллан. Книга 2. Игорь Ноздрин
возняке. Распахнутая настежь и подпертая валуном, обитая парусиной дверь выпускала наружу скапливающиеся под потолком клубы дыма. От чада и копоти слезились глаза, чесалось в носу текли сопли. Промерзшие моряки тянулись к теплу, искали случая помочь кузнецам поднести из-под навеса дрова, придержать доски плотникам, работавшим за грубо сколоченными верстаками в дальнем углу от наковальни.
Потный, румяный нормандец с «Сант-Яго» Ричард Фодис неторопливо строгал длинную узкую доску. Отросшие до плеч русые волосы, схваченные засаленной тесемкой вокруг головы, колыхались, вторили движениям большого здорового тела. Зажав веснушчатыми лапами рубанок, утонувший в огромных ладонях, медлительный и неразговорчивый Фодис с удовольствием делал привычную работу, добродушно поглядывал на больного священника.
В драной рясе, с непокрытой головой и голыми ногами, жалко поджав тощие коленки, Антоний сидел на куче ароматных стружек, пахнувших свежестью расколотого дерева. Раскрыв единственную сохранившуюся у него ценность – Библию, францисканец водил по цветным строчкам тонким пальцем со сломанным ногтем, шевелил синими бескровными губами, читал вслух срывающимся голоском, хрипел и кашлял в кулачок, чтобы слюни не падали на страницы:
«Я пролился, как вода; мои кости рассыпались;
Сердце сделалось подобным воску, растаяло посреди внутренности.
Сила иссохла, как черепок; язык прилип к гортани.
Ты свел меня к персти смертной…»
Вьющаяся стружка змейкой ускользала из-под рук плотника. Ему казалось, будто дереву больно и оно зашевелится под серебристым ножом, сморщится, всплакнет глазами-сучками. Он потянул носом, почувствовал запах парного молока, сосновой смолы. Усталые глаза Фодиса удивленно расширились, в них заплясали бесенята-огоньки пламени печи, гудевшей ровно и сыто. Шумно раздувая ноздри, он глубоко вздохнул, поискал кувшин с молоком, но спохватился, – отер ладонью лоб, почесал белесые волосики на груди, поправил доску. Антоний шелестел пожелтевшими страницами:
«Твои стрелы вонзились в меня, Твоя рука тяготеет на мне.
От гнева Твоего нет целого места в плоти моей, нет мира
в костях от грехов,
Мои беззакония превысили голову, отяготели на мне, как тяжелое бремя.
Смердят, гноятся раны от безумия моего.
Я согбен, поник, весь день хожу, сетуя;
Чресла полны воспаления, нет здорового места в теле.
Я изнемог, чрезмерно сокрушен; кричу от терзания сердца.
Господи! Пред Тобою все мои желания, дыхание мое не скрыто от Тебя.
Сердце трепещет; оставила сила, нет у меня света очей…»
– Это написано обо мне, – решил монах.
– Какие у вас грехи? – не удержался Фодис.
Антоний вздрогнул, будто очнулся от сна, посмотрел на плотника затуманенным взглядом, словно видел его вдали на рыхлом сыром снегу.
– Если вы грешны, как же нам жить, надеяться на Царство Божие? – с трудом подбирая слова, спросил нормандец. – На вас нет и сотой доли грехов простого матроса.
– Болит, – поморщился францисканец, – вот здесь. – Он коснулся груди, закашлял. – На душе гадко.
– Это от простуды, а не от грехов, – подсел к нему плотник.
Куча стружек разом опустилась, Антоний скатился на пол. Фодис легко подхватил его, притянул к себе.
– Разве можно ходить в такой рясе? – укоризненно произнес он, брезгливо разглядывая рванье. – Босиком по снегу… Неужели у вас нет теплой одежды?
– Я все роздал, – простодушно ответил капеллан. – Так ходил святой Франциск. Я буду, как он, пока не замолю грехи.
– У вас нет их, – повторил плотник.
– Нет праведника без греха, – покачал головой Антоний, – на мне чужие грехи. Бог избрал меня агнцем-искупителем.
– Я сделаю вам сандалии на деревянной подошве, – пообещал Фодис.
– Спасибо, Ричард, – воспротивился Антоний, – я не должен думать о теле. Надо молиться за колодников, за сорок человек, работающих в цепях.
– Адмирал позаботится о них: он заковал бунтарей, он и снимет кандалы. Пусть радуются, что живыми остались, поплывут в теплые моря, а не умрут на проклятом берегу вдали от родины.
– Он бьет их палкой по головам! – пожаловался священник. – Приказывает приводить по одному и бьет, бьет…
– Что делать с мятежниками, отказывающимися собирать хворост, возить воду на корабли? Сегодня один не пойдет, завтра – взбунтуются десятки!
– Нельзя истязать людей. Они созданы по образу и подобию Божию. Я сейчас прочитаю тебе… – он начал рыться в Библии.
– Сами виноваты, – равнодушно заметил Фодис. – Офицеры насильно не вербовали дураков.
– Это моя вина! – Антоний резко захлопнул книгу— Я не нашел нужные слова, не удержал от кровопролития. Бог послал меня для мира, а я посеял вражду. Нет мне прощения, пока