Проклятье табора. Фрагмент романа «Сердоликовая бухта». Юлия Добровольская

      В деревне был праздник – первый виноград отжали и залили сок на вино. Накрыли столы, за которыми всем хватало места. Там-то – на этом празднике – и встретились глазами юная красавица-вдова и Василий Панаиотиди.

      Василий был из осевших в позапрошлом веке в Крыму греков – виноградарей и виноделов. Красивый, статный, с кудрявыми русыми волосами и зелёными глазами – поздний и последний сын многодетных родителей. Ему только исполнилось пятнадцать, но за прошедшее лето он как-то вдруг превратился в мужчину: сказались и наследственность – в их семье все ранние да крепкие, и работа – с детства приучали детей к труду, а работали они много и тяжело.

      Брильянт пела, когда Василий подошёл к костру. Он смотрел ей в глаза, не отрываясь. Она закончила петь, села рядом с отцом и, как пташка, спряталась под его крыло. Из-под этого крыла она всё следила глазами за местным красавцем и не могла понять – кто же это, что она его не помнит. Он тоже не сводил с неё глаз. Отец, разумеется, сразу заметил эти переглядки и отослал дочь вместе с матерью в стан.

      Следующим вечером она не появилась на гулянье. Василий метался по деревне, но всюду натыкался на орлиный взгляд её отца. Пошёл в стан. По глупости, конечно – там были готовы к его приходу.

      Вернулся в свой дом избитым – в крови и синяках, но полным решимости увидеть-таки ту, которая украла в одночасье его сердце. Решимость подсказала умный ход: задобрив кого-то из цыганских ребят, он велел передать Брильянт, что будет ждать её там-то тогда-то. Как ни бдительны были отцовские стражи, только дочь обвела их вокруг пальца и пришла к Василию под сень ночной рощи.

      На рассвете он привёл её в свой дом и сказал: это моя жена, мы будем жить здесь; если не примете, можете забыть моё имя – больше меня никто из вас никогда не увидит.

      Родители поняли сразу, что это серьёзно, и не стали возражать.

      Старший Панаиотиди поутру отправился к отцу Брильянт выполнить формальности, хотя и подозревал, что ничего хорошего из этого не выйдет. Так и случилось: атаман не стал даже говорить о браке, дал три дня на возвращение дочери, в противном случае грозился проклясть и её и весь род винодела.

      Через три дня табор снялся с места. Брильянт в плотном окружении мужской половины семейства Панаиотиди стояла и смотрела, как мать с отцом уходят, даже не оглянувшись в сторону деревни. Она не издала ни звука, лицо было непроницаемым, только рука крепко сжимала руку Василия.

      Когда табор исчез в клубах жёлтой пыли, она повернулась и пошла в свой новый дом рядом с возлюбленным.

      Свадьбу справили сразу – не успели остыть цыганские костровища. Запивали радость прошлогодним вином, которое слегка горчило оттого, что пуста была окраина осиротевшей деревни, ещё совсем недавно кипевшая многоголосой жизнью.

      Василий с женой жили душа в душу – не было во всей округе ни до, ни после таких семей. Она звала мужа не иначе, как «мой ненаглядный Васенька», а он её – «Брильянт моего сердца». Вот только детей им Бог не давал – проклятье табора, так все полагали. Но Брильянт с неиссякаемой сердечностью обихаживала многочисленную ребятню братьев и сестёр своего мужа, и все они платили ответной любовью, называя её не иначе как «наша мамочка Лиля».

      Её любила вся деревня. Даже естественная и вполне понятная неприязнь к красавицам и иноплеменницам миновала Брильянт – она была красива и счастлива настолько, что завидовать просто не было смысла, а её улыбка и добрые дела размягчали самое жестокое сердце.

      Она заботилась о постаревших больных родителях Василия, как родная дочь. Обоим она закрыла глаза своей рукой, обоих оплакивала неутешно, словно своих собственных.

      Тосковала ли она по родным отцу и матери? Если Василий и утирал ей слёзы дочерней печали, то об этом никто не знал. Табор больше не появился у деревни, и другие цыгане обходили её стороной.