125 RUS. Анна Олеговна Ефименко

      ISBN 978-5-4490-5319-0

      Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

      Отец выгнал меня из дома в первых числах июня, на заре лета.

      Есть ли преимущество у человека, чей голос, четкий и поставленный, может временами при необходимости уподобляться раскатам грома, перед человеком от природы немым (но не глухим)? Конечно же, есть, и преимущество это очень весомо. К такому выводу я то и дело приходил в течение своей не очень длинной и не весьма богатой на происшествия жизни, и случай, положивший начало описываемым в этой книге событиям – лишнее тому подтверждение.

      Возвратившись с прогулки (в теплое время года мне нравилось совершать вместе с Мариной ежевечерний моцион в сквере), я застал батюшку своего в легком подпитии и тяжелой разговорчивости. Неудивительно, что подобное сочетание зачастую выливалось в ожесточенную полемику, ругань и обострение давно затертых и затоптанных временем конфликтов. В нашем случае спор обычно достаточно быстро выдыхался, так как отец, направляя всю энергию свою в вербальный аппарат, брызгал слюной, острил, язвил и придумывал новые виртуозные обличения, а я же в свою очередь в зависимости от ситуации качал либо кивал головой и бурно жестикулировал. Не получив от меня ответной агрессии, которая стала бы лишь зеркалом его агрессии, но озвученная мною, батюшка дергал плечами, сплевывал: «Тьфу на тебя» – и уходил на кухню, где полночи пил вино и читал мудреные толстые книги. Поутру я нередко находил его спящим на форзацах Дэвида Чандлера или Горация Вернета с пустой бутылкой шардоне рядом.

      В такие дни я брал ключи от его машины и ехал с Мариной на карьер или куда-нибудь еще выше, на озера. Там мы разводили костры и прыгали через них, по-дикарски размахивая руками, ощущая что-то сродни языческому экстазу. Я привозил с собой отксерокопированные листы с отрывками любимых поэтических произведений, чтобы Марина их чеканно декламировала. Она тысячу раз читала мне «Евгения Онегина» и «Чайльд Гарольда». Образ романтического героя, разочарованного и одинокого, покидающего родные края и отправляющегося вдаль навстречу новым неизведанным горизонтам, куда-нибудь на восток, в экзотические страны, всегда был мне очень близок, а Марина называла это незавершившейся фазой юношеского максимализма.

      По большому счету, я был с ней согласен, потому что возраст и ход жизни медленно, но верно стачивали весь шипованный нигилизм отважных юных протестующих, обкатывали острые углы их характеров, не оставляя не то что возможности, но даже желания гнуть свою и доселе гнутую-кривую линию. Тем не менее я всегда искренне восторгался людьми, в которых жила идея, равно как и музыкой, и другими видами искусства – честными, имеющими свой вектор и свою цель. Меня прямо-таки завораживали французские студенты в 1968 году или те, кто приковывал себя цепями к Пентагону в знак протеста против войны во Вьетнаме (вы только вслушайтесь: «Протеста против…» – да эти два слова сами за себя уже все говорят). К сожалению, о большинстве таких примеров я узнавал лишь из печатных изданий, хроник или же по телевидению, самому воочию наблюдать подобное не приходилось. Однако сам в глубине души всегда надеялся когда-нибудь если и не стоять на баррикадах, то хотя бы поднять воротник, грозно сдвинув брови, развернуться и, прихрамывая как сами знаете кто, уйти откуда-то куда-то навсегда.

      Шанс совершить сие действие и выпал мне тем злополучным вечером, когда в разгаре очередной жаркой ссоры отец, смотря на меня испепеляющим взглядом, вдруг изрек: «Завтра чтобы духу твоего здесь не было! Аякс, в ночь я тебя, конечно же, не выгоню, но завтра иди куда хочешь». Окинув взглядом комнату, население и уют которой составляли стеллаж с дисками, кактусы в горшках и ненавидящий меня папаша, я получил на свою голову озарение, достойное бульварных романов: больше тут делать нечего. По крайней мере мне. Как пелось в рекламе времен моего детства: «Такая маза в жизни бывает только раз».

      Я сложил в бумажник стопку кредиток разного баланса на счету и пачку купюр, откладываемых на личное авто и наше с Мариной совместное жилье в перспективе, после чего приступил к собиранию чемодана. Батюшка, глядя на это, презрительно хмыкнул, включил музыкальный проигрыватель и с выражением крайнего пренебрежения удалился на кухню. Провозившись добрые полчаса со сломанной молнией у чемодана, я получил на свою голову и второе озарение, достойное на этот раз не дешевой беллетристики, а комедийного фильма. Половина моей одежды (лучшая половина, заметим) во время нашей с отцом перепалки крутилась и вертелась в барабане стиральной машины, и сейчас была в не совсем пригодном к складыванию сухом состоянии. Вот тогда я уже начал злиться.

      Покидав мокрые вещи вперемешку с нормальными, не забыв про заветные пластинки, страницы из книг, переписанные от руки на долгую память, три блокнота (один – в нагрудный карман, вместе с авторучкой), средства личной гигиены и две пары очков (солнцезащитные и с диоптриями), я яростно застегнул вредную молнию, резким движением поднял воротник плаща, окинул хладнокровным взглядом постылые покои и направился вон из этого дома.

      На улице