Нагрудный знак «OST» (сборник). Виталий Сёмин
подтолкнул меня.
– Скажи, что Бронислав ушел, а мы без него не можем. Сумасшедший же, ничего ему не будет…
Он сообразил, когда казалось, уже не было никакого выхода, а главное, обрадовал меня доверием. Я эту радость успел ощутить, она отчаянным восторгом вспыхнула во мне. Такие дела Володя чаще всего брал на себя, а теперь я должен был выйти вперед, остановить Пауля, принять первый удар – значит, Володя поверил, что есть у меня для этого силы. Но и смущение охватило меня: Бронислава нельзя было называть, сумасшедший он или не сумасшедший…
Я шагнул вперед, а Пауль отшвырнул меня и несколько мгновений, тяжело дыша, смотрел на Андриеву лопату, на Володю, на меня, как будто пересчитывал нас. А потом бросился вниз. Он настиг Бронислава, когда тот выходил из сарайчика для инструментов. Мы услышали заячий какой-то вскрик. Глаза хотелось закрыть, такой это был удар. Бронислав и невнятицу свою бормотал тихо, и, если ему случалось говорить связные слова, он их произносил голосом тихим и благожелательным, а теперь от боли вскрикивал тихо, будто боялся нарушить приличия. Визжал Пауль. Видно было, что он не остановится, что каждым ударом он стремится до чего-то добраться и визжит оттого, что это ему не удается. Бронислав вскрикивал и поворачивался, намеревался бежать и останавливался, едва сделав несколько шагов. И тут Володя побежал, за ним Андрий и я. Это была не мысль, не чувство. Это было под ногтями, в позвоночнике, в ослепших глазах – убить! Я увидел, как Пауль вдруг отбросил палку и побежал. Расстояние между нами было довольно большое, а он закрывал голову руками, и крик его был слышен, когда он уже скрылся из наших глаз.
Мы подбежали к Брониславу, Володя попытался его ощупать, но тот отстранялся, и я впервые разобрал его невнятицу.
– Дай спокуй! – говорил он и что-то объяснял или оправдывался. Должно быть, он точно так же смотрел на Пауля своими голубыми добрыми глазами, в которых таял, никак не мог истаять мутноватый осадок непонимания и неузнавания. Шапку он Володе не давал снять, и Володя скомандовал:
– Штильгештан! Ауген рехтс!
Провел ладонью по его потным спутанным волосам и засмеялся.
– Цел!
Заботы, которые миновали, Володя забывал так быстро, как будто засыпал их. Проснется – и ничего не помнит. Вот-вот потребует: «Бронислав, музыку!» Только что он бежал впереди нас, я видел, как смело, не оскальзываясь, находили место на скользкой горе его худые жилистые ноги, а теперь посмеивался, словно не он подтолкнул всю эту историю.
– Надо было удержать Бронислава! – крикнул я ему.
Он удивился, потом потемнел.
– Я ему нянька? – и спросил меня: – Своя голова есть? – и еще что-то сказал о тех, кто путается под ногами, липнет, без кого было бы гораздо лучше.
Он подошел к подземелью, и Андрий, виновато оглянувшись на меня – мол, что я могу сделать, Володя зовет! – двинулся за ним. Я и минуты не выдержал, поплелся за ними. Лучше умереть, чем оставаться одному.
Володя и Андрий покатили пустую, медленно погромыхивающую железом вагонетку.