Дочки-матери. Мемуары. Елена Боннэр
и сверкающим, как сама жизнь.
Кажется, на следующий день после переезда я потерялась. Склонность теряться у меня проявилась очень рано, чуть ли не вместе с умением ходить – этому посвящено множество рассказов бабушки, папы, мамы и их друзей. Первый раз я потерялась в Новодевичьем монастыре у бабушки Герцелии – мама жила там недолго, когда меня привезли из Туркмении. Я неоднократно исчезала в Чите, и меня обнаруживали то у дома тети Рони – дяди Саши, то в биллиардной.
Склонность уйти от взрослых и вообще бродить одной сохранилась надолго. Мама очень возмущалась этим. Много позже, когда в Москве исчез Игорь и, как вечером выяснилось, весь день простоял на морозе напротив подъезда Наркомата обороны (а может, он по-другому тогда назывался?), чтобы увидеть Буденного и Ворошилова, она очень зло сказала в мой адрес: «Это он от нее набрался», хотя я была ничуть не виновата и так же, как и все взрослые, волновалась, что Егорка потерялся.
В тот день на новой квартире мама взяла меня с собой в магазин. Надо было купить мне туфли, и необходима была примерка. Вообще-то меня редко брали в магазины, потому что я начинала, доходя до истерики, требовать все, что ни увижу.
Это большой магазин – потом он стал называться «Дом торговли». Я и сегодня представляю его столь же большим, как он показался мне тогда. В первом этаже продавали цветы, и я выклянчила себе цветок в горшочке, то ли то ли гераньку – вещь почти предосудительную в мамином строго коммунистическом, «антимещанском» представлении. Наверное, мамина боязнь, что я закачу истерику на людях, стала моей союзницей, а то бы не видать мне как своих ушей этот мой первый «цветочек на окно». Потом мы мерили и покупали туфли. Потом вместе с горшочком-цветочком и коробкой с туфлями мама поставила меня в уголке около заборчика, через который просматривался большой нижний зал магазина, и велела ждать. Я ждала, а потом устала и ушла. Как я, в новый для меня дом – я не помню, но, видимо, без большого труда. Всю последующую жизнь я всегда находила то место, где хоть раз была— в чужой стране, в городе, в деревне, в лесу.
Я не смогла дотянуться до звонка, аккуратно поставила у двери старенькие туфли и цветочек, а в новых пошла гулять. В тот раз я обошла Исаакий, познакомилась со львами, сторожащими здание школы, которую я потом окончу, вышла к Медному всаднику и к Неве. К памятнику я осталась равнодушна, а Нева вблизи меня поразила. Это было что-то другое – не та река, над которой я проезжала на трамвае или на извозчике и однажды на машине. Вблизи она казалась огромной, бесконечной. Я спустилась к воде. Стоя на корточках, пополоскала в ней руки. Но тут волны стали захлестывать ступеньку, на которой я стояла, и вдруг пошел дождь – нормальный, теплый, весенне-летний. Удивительно, что до сих пор я все это так ярко помню, что все это тогда на меня налетело, как любовь, а потом через всю жизнь любовь эта только укреплялась – и дождь весенний люблю, и этот спуск к Неве на площади Декабристов самый любимый, и площадь, разделенная на две Исаакием, а для меня как бы соединенная,