Лекарь-воевода (Окончание); Победитель. Николай Кондратьев
го забега паутинки сковывали ее подвижность. Гулька определил: «Это, небось, Аника паучиный! На мелочи не разменивается, ухватил вон какую! Успокоил, а сам под листок, будет ждать, пока она окочурится. Вот тогда он… – и тут же возразил себе: – Не тот стал наш хозяин, как простил свою дочку Анну два года тому. Будто подменили – прихварывать начал, вот потому и Клима с собой таскает. И, говорят, перестал за горло брать своих недоимщиков. О душе вспомнил, большие вклады в монастыри делает на отмоление грехов своих».
Дальнейшим размышлениям помешали хозяйские конюхи – повели коней к реке на водопой. За ними повел своих и Гулька. У него три коня – воеводин и его, Гулькин, под седлами и вьючный для воинской справы и запасов на путь-дорогу в случае, если придется не с Аникой, а самостоятельно ехать.
Гулька возвращался с водопоя верхом. Конюхи, стражники вперед уехали. К дубам приближался он с подветренной стороны и невольно сдержал коней. Он увидел: на верхних сучьях дуба паутина моталась по ветру космами, отрывалась и улетала. Присмотрелся – у паучков-странников своя страда: они поспешно ладили к полету свои воздушные ладьи. С земли, может, и не заметил бы, а с седла видать каждую лохматую ладью, ладили их два-три паучка. Зацепив конец паутины к выступающему сучку, который повыше, где ветер повольнее, они освобождали с листьев боковые паутинки так ловко, что сами оставались на отцепленной паутинке, начавшей мотаться по ветру. И тут же этот паучок бежал паутинкой до следующего зацепленного конца, освобождал и его. Быстро образуются космы паутины, ветер доделывает оставшуюся работу за паучков – обрывает последнюю паутинку, и воздушная ладья уходит в свободное плавание, подхваченная потоком теплого воздуха, поднимается все выше и выше, исчезая в небесной синеве.
«Улетели! Куда? Зачем? Известное дело, любопытно глянуть сверху, узреть Господнее творение… Только понять такое не каждому человеку доступно, а твари безмозглой того паче! Небось, ищут новых мест, хорошей жизни… А вдруг ветер занесет невесть куда!.. Моя жизнь тоже перекати-поле и зависит от воеводы, да и от Аники. Всю зиму носились по Каме-реке. Воевода проверял, налаживал, собирал воев, учил, а я – рядом. Теперь, вишь, по Сухоне… А где зимой будем?! Не пестую, не ласкаю Васютку. А у него волосики светлыми колечками закручиваются! На меня похож… Когда увижу? Подрастет, испугается, как чужого!»
Тут услыхал голос Клима:
– Гуля! Где ты? Поехали.
Поезд Аники невелик, всего четверть сотни коней: кожаный возок хозяина в два-конь цугом да три подводы, тоже цугом, с припасами на дорогу, с подьячим и писарем да с пятком пеших стражников при них. С каждой подводой запасный конь под седлом. Потом Гулька, стремянной воеводы Клима, в три-конь и десять конных стражников в полном оружии. Поезд этот снаряжен в долгий путь. Правда, хозяин на нем от Соли Вычегодской до Устюга Великого всего лишь едет, а дальше Аника пересядет на судно. Поезд же пойдет дорогами до Вологды. А уж оттуда – куда хозяин пожелает. А там, ежели задержатся, колеса на полозья поменяют.
Уже из Соли Вычегодской всем приказчикам весть побежала – хозяин едет с ними беседовать, с одними в Устюге, с другими в Тотьме да Вологде. Потому спешки в передвижении не было – дни заранее назначены.
В Вологде стало известно, что отсюда хозяину надлежит в Устюжну Железную поехать: оттуда задержали поставку церенного железа. По пути крюк совершил – посетил Кирилло-Белозерскую обитель и Ферапонтов монастырь. А в день преподобной Евфросинии Александрийской (25 сентября) поезд Аники ранним утром заехал в горицкий Воскресенский женский монастырь. Привратница принесла разрешение настоятельницы – знатного гостя Строганова и воеводу его пропустить на монастырский двор.
Игуменья, средних лет полная монашка, приняла их, стоя посреди обширной горницы. Ее внушительный рост дополнительно подчеркивал высокий черный клобук, так что невольно Аника и Клим, подойдя под благословение, почувствовали себя недоростками. Она опиралась на длинный толстый посох, больше похожий на дубинку. Клим тогда не к месту подумал: «Ай да настоятельница! У этой не забалуешь! Потому, видать, инокини так смирно стоят вдоль стены, не шелохнутся!»
– Очень рады мы вашему посещению нашей обители! – низким голосом заговорила-запела игуменья, широким жестом приглашая садиться на скамьи. Сама, выставив вперед посох, опустилась в кресло, стоящее напротив.
Аника не стал садиться. На левой руке он держал расшитую ширинку, теперь правой отвернул три конца, открылась небольшая калита из позолоченной кожи, и с поклоном попросил принять приношение на благолепие обители. Настоятельница бровью повела, у стены одна из монашек ожила, неслышно приблизилась, приняла калиту и положила на аналой рядом с креслом. Настоятельница цепким взглядом оценила приношение и запела благодарение таровитому гостю. Аника выслушал ее, продолжая стоять, потом с низким поклоном сказал:
– И еще просьба до тебя, матушка игуменья, дозволь нам свидеться с инокиней Евдокией и поднести ей в день пресвятой Евфросинии вот этот образок Варвары Великомученицы нашего письма и освященного в Коряжмском монастыре. – Аника отвернул последний угол ширинки, открыв икону: на серебряном окладе сверкнули