Беседы на Евангелия. В 2 книгах. Святитель Григорий Двоеслов
к ним» (Наст. изд. С. 22). Проповедь Святителя неукоснительно обращена к возможности и необходимости спасения и к осознанной любви к вечности, «потому что самая любовь есть знание» (Наст. изд. С. 248).
Нравственно-практическая направленность слова Григория не должна удивлять читателя: это целеполагание связано со специфическими особенностями римского, выражаясь современным языком, менталитета. Юридически-практическое отношение к миру земному и миру небесному («при кончине мира заключается сумма дел рода человеческого» [Наст. изд. С. 88]) есть характерная черта римского и, шире, западного сознания. Горячие и страстные теоретические споры о боговедении и боговидении – это там, на Востоке, с его тысячелетней философской выучкой, а здесь, на Западе, тихое и томительное, но и деятельное ожидание «чуда» спасения, ибо «тот, который не имел внутренней жизни, должен быть уврачеван внешним чудом» (Наст. изд. С. 43).
Жатвы много, а делателей мало (Мф. 9, 37)? Так спешите «делать» спасение («сегодня мы знаем, что можно делать добро, но можно ли завтра, не знаем» [Наст. изд. С. 204]), неустанно борясь с грехами и алкая добродетелей («сделай, сколько можешь, дабы тебе не подвергнуться ответственности в мучениях» [Наст. изд. С. 55]); ищите «чуда» в домостроительстве Божием, страшась грядущего Судии… Следует, подчеркнем еще раз, учесть и невыносимые условия жизни италийца той жестокой, «смутной» эпохи, невольно влекущей за собой аскетическое умосозерцание.
Неизбывный «западный рационализм» ярко выражен и в аллегорико-символическом методе экзегезы Святителя, ибо он ищет сокровенного, таинственного смысла в Евангелиях с утилитарной целью, hic et nunc, здесь и сейчас, – ищет рационального в иррациональном, ибо «аллегория утверждает веру» (Наст. изд. С. 415).
Однако слог Григория, чистый и простой, лишенный риторической манерности, декларативной пылкости и софистически ложной многозначительности, невольно выдает смятенную душу римлянина, глубоко раненную несправедливостями земного мира. «Повсюду смерть, повсюду плач, повсюду опустошение», – горько сетует Святитель (см.: Наст. изд. С. 258).
Но ведь человек есть та евангельская драхма, которая была потеряна и вновь найдена и, «найденная», есть образ и подобие Божие (см.: Наст. изд. С. 321–322). И после Крестной смерти Спасителя человек получил возможность спасения, «потому что за род человеческий подвергся смерти Тот, Кто ничем не был должен смерти» (Наст. изд. С. 228). Непрестанное покаяние в грехах, их непреклонное отвержение и стяжание добродетелей приводят человека в Царство Небесное: «Исправляйте жизнь, переменяйте привычки, искушения ко злу побеждайте противлением, а допущенные грехи очищайте слезами» (Наст. изд. С. 25–26).
Никогда нельзя терять упования на «чудо» спасения («закидывайте якорь надежды вашей в вечную жизнь» [Наст. изд. С. 270]), даже и в самое «апокалиптическое» время, как бы говорит Григорий, ибо «Тот, Кто создал нас правыми, ожидает еще и зовет, чтобы мы восстали» (Наст. изд. С. 333)! И эти мысли Святителя имеют непреходящее значение и в нынешний «погибельный» век, после таких тяжелых испытаний, которые постигли