Лев и меч, или Блеск и нищета российского гарибальдийца. Маргарита Станиславовна Сосницкая
2017 году Итальянская республика отмечала двести десять лет героя двух миров Джузеппе Гарибальди. На полуострове не существует городка, где бы его именем не была названа улица, площадь, набережная. В составе его «Тысячи», а точнее, 1086 краснорубашечников сражалось 35 иностранцев. Одним из них был гарибальдиец из Российской империи Лев Ильич Мечников (1838–1888).
Судьба этого потомка Николая Спотаря Милешту гораздо ярче судьбы его намного более знаменитого брата Ильи, Нобелевского лауреата по медицине (1908 г.) Он был и многосторонне одаренным человеком: мастером изящной словесности, недурным рисовальщиком, незаурядным полиглотом; помимо ряда европейских языков, владел японским; был неутомимым путешественником и бесстрашным лейтенантом гарибальдийской «Тысячи», наконец, просветителем и крупным ученым, оставившим после себя труды, равные по объему почти двум романам «Война и мир», рассыпанные по страницам разных журналов своего времени, по архивам разных стран. Некоторые из сохранившихся рукописей, написанные с одинаковой лёгкостью как на русском, так и на французском языках, до сих пор не прочитаны. Сам же Мечников жаловался, что удается опубликовать только треть работ.
В Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона ему посвящена довольно обширная статья, а забвению он был предан после революции 1917 года, за приближение которой он так радел, и не столько предан забвению лично, сколько наука геополитика, объявленная вне закона вместе с кибернетикой и наследием Достоевского.
Заодно со Львом Мечниковым в СССР не существовала вся могучая русская школа геополитики ХХ века, начиная с А. Е. Вандама (Едрихина), П. Н. Савицкого, Н. С. Трубецкого и заканчивая Л. Н. Гумилёвым, получившим известность только под конец жизни. А ведь ХIХ век подвел под эту науку в России добротный фундамент, над которым потрудились Н. Я. Данилевский, В. П. Семенов-Тян-Шанский, Д. И. Менделеев и еще добрая плеяда титанических личностей, мореходов, путешественников, в число которых входит и Лев Мечников. Сегодня его не забывает упомянуть ни один учебник по геополитике, называя не иначе, как «родоначальником русской школы политической географии». А о своей гарибальдийской эпопее он поведал в «Записках», опубликованных в газете достославного Михаила Каткова «Русский вестник» в 1861 году.
Судьба свела Льва Ильича со многими историческими деятелями России и Европы, а жизнь порой напоминает романы «Овод» Этель Лилиан Войнич, «Дым» И. С.Тургенева или «Три мушкетера» Дюма-отца, с которым он был знаком.
Глава I
Белый всадник
«Вам не видать таких сражений!..»
(М. Ю. Лермонтов)
Когда-то поля здесь были ухожены, посев сменялся урожаем, а дом возвышался среди полей, точно их заботливый хозяин. Теперь дом был брошен, стены его потемнели и поросли травой, окна напоминали пустые глазницы черепа.
Пушечный снаряд ударил в одно из окон, сорвал полкрыши; из пробоины вырвался красный язык пламени, попробовал лес и поле, вошел во вкус. Часть дома устояла, и черти в красных рубахах, толкаясь и суетясь, начали кое-как перетаскивать туда раненых. Несчастные жутко кричали, стонали, сквернословили, впрочем, это были счастливчики: кто-то уже валялся, подобно сваренному карасю – сделал свое дело солнечный удар. Их командир, толстый капитан, бодрился насколько то позволяли избыточные телеса и пытался, как мог, поднять дух своих бойцов.
– А ну-ка шевелись, порко дьяволо (свинорылый дьявол)!… Да не тащи ты этого беднягу! Его все равно уже черти в аду встречают!!…
Из порохового тумана со стороны Капуи вылетел всадник в развевающемся белом плаще. Чуть ли не на ходу соскочив с коня, он зашагал к капитану, прихрамывая на одну ногу и вытирая лоб краем своего плаща.
«Принесла нелегкая!»– чертыхнулся в сердцах капитан, но громко прокричал в ответ на приветствие штабного:
– Здравия желаю! – и тут же жадно спросил – Что там, в Сант Анджело?
– Чертовщина какая-то! – выругался поручик на чистейшем итальянском. – Наш артиллерист, болван, уронил искру на пороховые запасы, и так шарахнуло по своим, что одному оторвало ногу, другому руку, а бурбонцы, – хрена им в печенки!– решили, что начался обстрел и открыли ответный огонь!
– И это впридачу к жаре! – ахнул капитан, промокая платком вспотевший лоб. – Градусов тридцать, не меньше. Скоро от жары сами возгораться начнем.
– Здесь у вас еще цветочки! Вздохнуть можно, птички расщебетались. А на батарее за пулями собственного голоса не слышно!
– Да, dulce e decorum pro patria morir”1, – капитан спрятал в карман мокрый платок. – А сигары часом у вас не найдется?
– Отчего ж? – с готовностью ответил поручик, доставая портсигар.
При виде отборных тосканских капитан не удержался, расплылся в улыбке, предвкушая особое, одним заядлым курильщикам известное удовольствие: «У нас в Генуе таких нет»,– но вдруг улыбка на его лице сменилась гримасой изумления: пуля поцеловала его между глаз, не оставив пяти минут на последнее желание смертника – покурить. Капитан тяжело обвалился на землю. Поручик бросился к нему, стал трясти
Да, сладко и красиво умереть за отечество (лат.)