Белые Волки. Ахат Мушинский
интересовали конкретные вещи: кто, что и как сказал.
Буля нехотя, но под моим давлением подробно изложил произошедшее там, в душной тренерской комнате. А когда он оттуда вышел, Мухи в Ледовом дворце уже не было, умотал в неизвестном направлении и мобильник свой отключил. Зато появился Каша. Были там ещё несколько ребят, те же Шток с Хакимом. И когда выяснилось, что из семи бунтарей, не подписавших петицию, не подвергся репрессии лишь Кашапов с финном Юккой, то он, Каша, шпана вятская, рванулся, не раздумывая, к тренерской, чтобы навести порядок и справедливость. Кое-как остановили. Интересно, чем руководствовался тренерский штаб, оставляя в команде необузданного, непредсказуемого дебошира Кашу? Не действующим же контрактом.
Но нет, Каша в команде, несомненно, фигура мощная. А Буля? Лучший бомбардир, безусловный лидер… Уму непостижимо!
Я сказал другу:
– Свет клином на «Белых Волках» не сошёлся. Тебя же куда только не зазывали!
На что Буля ответил:
– Баста, всё, больше я не хоккеист!
– Не «волк», – хотел я поправить.
– Не хоккеист, – повторил он, взял хрустальный графинчик с хрустальной прозрачности содержимым, попросил меня достать рюмочки, которые были ко мне поближе. Я достал из серванта три хрустальные ёмкости на высоких ножках, поставил на стол.
– Две достаточно, – сказал Буля. – Борису не надо. Он с сегодняшнего дня новую жизнь начинает. Такой у нас уговор. Точно, Борь?
– О-хо-хо! – только и вздохнул наш гость в ответ.
Глава четвёртая
29. У самовара
В редакционном кабинете два больших письменных стола. Один для работы авторучкой над текстами, для чтения, общения по телефону и без, непосредственно с посетителями, на нём рукописи, журналы, на краю, над перекидным календарём, – частокол карандашей, фломастеров, то там, то тут – записные книжки, разноформатные листочки с именами и номерами телефонов… в общем, ни сантиметра свободной поверхности. Другой приспособлен под компьютерную технику. Здесь уже прямая противоположность – блеск и чинный порядок. Ещё два стола в кабинете можно назвать журнальными или, точнее, вспомогательными. За одним из них, что с электрическим самоваром, и приютились Равиль Булатов с Лили. Они неспешно разговаривали, точно старинные друзья, хотя она тут была, как понимаете, полной неожиданностью.
– Озябла, – сказала Лили, поправляя гребёнкой слегка покрасневших пальцев пшеницу волос и поглядывая в окно, в котором сиял солнечный морозный день, с зыбкими дрожащими парами на синем холсте неба.
– Попей горячего чаю, сразу согреешься, – посоветовал Булатов. – Вот пряники, они с орешками, вкусные.
Лили послушно – губы трубочкой – потянула, обжигаясь, горячий напиток из снежной белизны чашки на блюдечке, окинула взглядом кабинет – шкаф с книгами, стены с картинами в два ряда…
– Удивительно, – сказала она.
– Что удивительно? – переспросил Булатов.
– Ни одной