Родина далекая и близкая. Моя встреча с бандеровцами. Валерий Безручко-Надион
терпелось поскорее сесть в вагон, чтобы почувствовать себя самостоятельным и взрослым. Звали меня Валеркой, официально – Валерием, а уж совсем по-домашнему – Лерчиком.
– Лерчик, передай бабушке, что я буду через две-три недели. Сдадим первый акт, и я к вам, Самосуд (дирижёр оркестра, народный артист СССР) уже дал согласие. Но чего мне это стоило, если б ты знал. Так ей и расскажи, я репетирую оперу «Евгений Онегин», партию Татьяны. Так всё и расскажи всем, а то они обидятся, что мы не приехали вместе.
– Так всё и расскажу, мам.
– Денег вам должно хватить. Кстати, ты их хорошо спрятал? Во вшитом кармашке?
– Но ты же сама зашивала.
– Пиджак не снимай.
– Но я же спарюсь.
– Не спаришься, солнышко. Зато деньги целей будут.
– Мам, ну вот, объявили посадку.
– Будь умницей, не лазь на шелковицу, не гоняй поросенка и кур по двору, бабушка скажет – к кому за молоком ходит.
– Мамочка, я все помню. И думай не обо мне, а о Татьяне.
– Господи, мне обо всех вас думать надо. Давай поцелуемся, скоро увидимся. Дайте телеграмму сразу же, как доедешь.
Я с трудом оторвался и бросился к вагону.
– Один едешь? Довезем! То-то мамаша волнуется.
Мне не понравилось слово «мамаша», но не буду же я с проводницей объясняться. Мальчишество! Я забрался в вагон и встал возле окна. У меня в купе были две женщины с ребенком. Ребенок – не очень хорошо, но могло быть и хуже. Самое интересное наблюдать за перроном за минуту до отхода поезда. Одни бросаются целоваться, другие спешно вскакивают на подножку вагона, третьи, подойдя к окну, кривляясь и строя рожи, пытаются сказать самое главное. О, вспомнил, – это называется «мимикой».
Была у меня и еще одна причина поскорее отправиться в путь. В прошлом году, когда перед самым Днепропетровском поезд въезжает на мост, соединяющий берега, и где Днепр особенно широк и могуч, я в страхе отшатнулся от окна и зажмурил глаза. Мне показалось, что мост так узок, что колеса впустую вращаются над бездной, не касаясь рельсов. Мне казалось, что поезд вот-вот сорвется в Днепр. Я вернулся к окну только, когда мы уже были на другом берегу. Конечно, никому не рассказал о минутной слабости. Но сейчас, год спустя, я рвался к мосту, чтобы проверить себя, будучи уверен, что мост не так уж узок и никогда поезд не сорвется, потому что его строили умные инженеры. Паровоз пыхтел, шипел, явно выражая недовольство этой вокзальной суматохой. Наконец, машинист дал три коротких гудка, и перрон медленно двинулся от меня. Все махали руками, что-то кричали. Я нашел маму, на лице была застывшая улыбка, и она что-то мне говорила. Я почувствовал, как подступают слезы и быстро взял себя в руки. Это еще что? Ведь я был уже взрослым, еду к родным, где меня так ждут, а мама скоро приедет. Поезд набирал скорость, за окном уже мелькали подмосковные леса, дачи, – короче говоря, летние каникулы начались.
Я стоял в раскаленном чистом белом песке по щиколотку, на небольшом островке в самом центре Каховского моря. На мне были плавки, на голове старая соломенная шляпа с опущенными рваными полями. За моей спиной просматривались очертания Каховской ГЭС.
На левом берегу виднелась деревянная двухэтажная постройка, напоминающая большую лодку или баржу, – это была моя гостиница. Правый берег в дымке, и впереди – одна вода, вода, вода…
Я уже начинал «тлеть» и бросился в воду. Ее утренняя прохлада привела меня в чувство. Центр островка украшал небольшой кусочек зелени. Это был колючий кустарник вперемежку с осокой. Но я обрадовался и этим «джунглям». Вернувшись в гостиницу, обнаружил новых постояльцев. Это были трое англичан-инженеров, приехавших на ГЭС, и с ними – миловидная переводчица.
Когда жара спала, и со стороны Днепра повеяло ветерком, я вышел на террасу. Эта широкая терраса опоясывала всю гостиницу и напоминала палубу, да и сама гостиница походила на древний фрегат. Может так и задумывалось строителями. На палубе были разбросаны плетеные кресла, и я сел в одно из них. Смотрел на тихую гладь воды и думал, что это море затопило десятки деревень, домов, усадеб, построек, тысячи фруктовых деревьев, в том числе и усадьбу моего деда с большим домом, хозяйскими постройками, конюшней и чудесным садом, вишневым и абрикосовым, о котором я слышал от мамы. А дед мой, Азарий Филиппович Надион, был всего лишь мастером – фрезеровщиком на металлургическом заводе им. Петровского. И откуда взялась эта фамилия? Правда, много позже я не раз ее встречал на юге Украины. Как не любопытны мы к своим предкам – и детей воспитываем такими же безразличными. А ведь история страны складывается из историй семей. А хорошо ли мы знаем свою историю, российскую?
Но продолжим. И осталась семья деда с бабушкой и тремя маленькими детьми без дома, без сада и без нескольких ассигнаций в банке, которыми дед очень гордился и в которые очень верил. Хлеба не было тоже. Зато, слава богу, были пока все живы. Бабушка ходила на базар, где продавала последние вещи, дед по-прежнему стоял у станка и получал за это иногда хлеб. Вот о чем я думал, глядя на это море, созданное на человеческих судьбах.
Вышли на палубу и мои соседи. Они восхищались