Магия безумия. А. Г. Говард
на один курс по выбору. Но Элисон мы не сказали – потому что для нее, очевидно, очень важно, чтобы я продолжала заниматься музыкой.
– Потом поговорим, – отвечает папа, пожимая ей руку. – Оцени, как она умеет подмечать детали. Совсем как ты с твоими фотографиями.
– Фотографии рассказывают историю, – бормочет Элисон. – Но никто не помнит, что нужно читать между строк.
Она выдергивает руку из папиной руки, и наступает мертвая тишина.
С глазами, полными печали, папа уже собирается закрыть бумажник, но тут Элисон замечает освежитель воздуха с фотографией бабочки… тот самый, который он так и не повесил в машине. Дрожащей рукой она выхватывает его.
– Зачем ты носишь это с собой?
– Мама… – в попытке произнести это слово, неестественное и негибкое, у меня немеет язык, как будто я пытаюсь завязать им черенок вишенки в узел. – Я это заказала для папы. Чтобы какая-то частичка тебя оставалась с нами.
Стиснув зубы, Элисон поворачивается к папе.
– Я же велела тебе спрятать тот альбом. Так? Она не должна была его видеть. Теперь это вопрос времени…
Что именно? Я окажусь там же, где и она?
Элисон думает, что фотографии свели ее с ума?
Нахмурившись, она толкает освежитель через стол и начинает мерно щелкать языком. Такое ощущение, что кто-то играет на моих внутренностях, как на гитарных струнах. Самые яростные припадки Элисон всегда начинаются с этого щелканья.
Папа настороженно сжимает освежитель в кулаке.
На мою шею садится муха. Когда я, почувствовав щекотку, смахиваю ее, она приземляется на стол возле руки Элисон и потирает свои крошечные лапки.
«Он здесь. Он здесь».
Я прекрасно слышу этот шепот сквозь ветер и обычный белый шум, сквозь щелканье языка и папино осторожное дыхание.
Элисон наклоняется к мухе.
– Нет, его не может здесь быть.
– Кого не может быть, медвежонок? – спрашивает папа.
Я молча смотрю на нее. Бывают ли у сумасшедших общие галлюцинации?
Иначе невозможно объяснить, почему мы с Элисон слышим одно и то же.
Ну или муха действительно умет говорить.
– Он оседлал ветер, – шепчет она и улетает во двор.
Элисон устремляет на меня безумный взгляд.
Я, в изумлении, застываю.
– Милая, что случилось? – Папа становится рядом и кладет руку ей на плечо.
– Что значит «он оседлал ветер»? Кто? – спрашиваю я, уже не боясь выдать Элисон свой секрет.
Она смотрит на меня – молча и очень внимательно.
– Папа, – говорю я, наклоняясь и подтягивая носок на больной ноге. – Можешь принести льда? Лодыжка болит.
Он сердито хмурится.
– А это обязательно сейчас, Алисса?
– Пожалуйста. Мне больно.
– Да, ей больно, – подтверждает Элисон, протягивает руку и касается моей ноги.
Это что-то небывалое – совершенно нормальный ласковый жест, впервые за одиннадцать лет.
Столь