Ирландское сердце. Мэри Пэт Келли
что из того? В каком-то смысле я создаю рекламу Уорту, обеспечиваю ему новых покупателей.
– Значит, вы не расскажете своим подругам о мадам Симон?
Мэри Зандер засмеялась.
– Только очень и очень близким подругам. Ох, Нора, вы слишком уж совестливы для женщины, в одиночку пробивающей себе дорогу в Париже.
«А ведь она права», – подумала я. К пяти часам о съеденном утром омлете остались лишь воспоминания. Я была голодна. В «Л’Импассе» решила не идти. Поэтому на один франк купила большой кусок сыра, fromage, – самого дешевого, который был представлен в огромном ассортименте в расположенном на соседней улице Сен-Антуан магазине, который так и назывался – fromagerie. Здесь была куча продовольственных магазинчиков, и каждый выставлял на витринах свой специфический профильный продукт: фрукты, овощи, мясо, рыбу. На углу находилась эффектная кондитерская – сплошные мрамор и стекло, – где стояли коробки, полные всевозможной выпечки, которая сияла кремом и шоколадом. Но все это было очень cher. Покупая багет за пятьдесят сантимов, я смотрела в пол. Довольно дешево. Если бы хлеб стоил слишком дорого, в Париже поднялся бы бунт. Не из-за этого ли начались все проблемы у Марии-Антуанетты? «Нет хлеба? Пусть едят пирожные». Но не по таким же ценам.
Когда я шла через холл, Стефан заметил мой багет и кусок сыра.
– Работы нет? – спросил он.
– Нет, – ответила я и рассказала, чего от меня хочет мадам Симон. – Работа есть. Но я должна шпионить, – призналась я. – А я не хочу воровать модели у великих кутюрье. И присоединяться к мадам Симон в ее подделках.
Он засмеялся.
– Беспокоитесь, что будете что-то красть у правящего класса, который эксплуатирует своих рабочих и продвигает систему фальшивых ценностей, отравляющую tout la Paris[48]?
Иногда он говорил на действительно хорошем английском.
– Вы рассуждаете как большевик, – заметила я. – У нас в Чикаго есть такие.
Стефан прекратил смеяться, ударил кулаком по стойке и заявил:
– Чикаго! Хеймаркет. Позор!
О том инциденте на площади Хеймаркет в моей семье вообще нельзя было упоминать.
Мне тогда было семь лет. Большой отряд полицейских начал разгонять митинг рабочих, и вдруг в них бросили бомбу. Один полицейский погиб, раненный осколком, остальные открыли стрельбу. В итоге пострадало тридцать человек, среди которых были и полицейские, застреленные в неразберихе своими же. Отец Эда, мой дядя Стив, был в числе тех полисменов, тогда как Майк и его друзья из профсоюза кузнецов находились в толпе митингующих.
«Бойня, – всегда говорил об этом дядя Майк. – Мы ведь были всего лишь рабочие, которые пытались добиться достойной оплаты за свой труд. Мирная демонстрация против кровопийц-плутократов».
«Анархисты! Большевики! – в свою очередь распалялся дядя Стив. – Иностранные агитаторы, призывавшие к насилию».
Стефан с гордостью заявил:
– Я не только большевик, но и последователь Владимира Ленина. – А потом он добавил: – Соглашайтесь на эту работу и не
Весь Париж (