Посмертная публикация (стихи). Анатолий Владимирович Ливри
ном случае оно так почти и было. Судя по глухим отголоскам прессы, какая-то интеллектуальная история с Ливри случилась, недаром кое-какие опусы в сборнике помечены называнием современного узилища. Впрочем, в литературе часто все лучшее создавалось или в тюрьме или в бедности. Судя опять по слухам, преступление – самое писательское и вся ситуация античная. Судят за слова, за мнение, за точку зрения. Приблизительно в той же ситуации Анна Ахматова воскликнула: «Какую биографию делают нашему рыжему!» Она имела в виду Бродского. В случае с Ливри его интеллектуальные и служебные недруги кое-чего недоделали – а цикута из рук академического профессора?
«Это тебе не бином Ньютона, как устами одного из персонажей, говорил Булгаков», но совершенно очевидно из любого текста Ливри, что это автор античник, причем не просто любитель или унылый латинист в школе, а любящий специалист, знающий все закоулки и смысловую механику этого мира, покрытого позолотой. Я тоже люблю этот мир и, как и любой русский, являюсь его наследником. Недаром в былинные времена одним из первых на русский переводились истории с родины козлоногого Пана. Все мы немножко играем на свирели. Ливри здесь высвистывает мастерски. Иногда, правда, его свирель поднимается до звенящей и пронзительной патетики флейты.
Литература часто обращается к своей проматери, к античным временам. Это довольно легкая добыча, когда не из сегодняшнего дня, и когда это просто игра графомана. Для Ливри это античное зазеркалье естественная среда обитания, где живут все примеры и преступления сегодняшней жизни. Второй язык, он счастливый билингв. Но там все проще, там и человеческий суд, и божественный, и литературный прямее даже в своих ошибка. Ливри не игрок, он деятель, он выныривает оттуда , чтобы глотнуть ледяного воздуха сегодняшней жизни и утащить туда на расправу очередного недруга. Что еще? Читайте, по возможности легкими, кожей, животом. Мое любимое стихотворение в этом «посмортном» сборнике это стихотворение о Мандельштаме. «Растерзан века и собак клыком». История действительно, не новая. Кто следующий?
Виноцветное море
Он одноглаз, библиотекарь!
Неслышна поступь конских ног.
И только тощий швабский пекарь
Проводит взором бег тех дрог,
Что по проспекту, и без Граций,
Скользят с наклоном, точно бриг,
Под плеск завьюженных оваций,
Златящих рысий воротник,
Преображая в путь Ясона
К Медее бойкую рысцу.
С колхидской мягкостью, без звона
Гнедая пляшет по плацу,
Рожают главы скифов митры,
Ясон срезается как рок,
Kак бычий рог во славу Митры,
И кутает в руно ездок
Отмеченное бездной око.
В нём, выгнув стан свой журавлём,
Улисс, витийствуя, до срока
Пелида требует шелом.
И сладостно сретенье многотенья
В гиперборейской дивной стороне,
Где утреннее жаркое движенье
Раздует чёрный парус по стене
С терпандрострунной лемносской повадкой!
На силуэтов пенный хоровод
Он взглянет, их заложник, и украдкой
Перст по руну станцует перевод.
Мандельштам
Мне вдохновляет душу Мандельштам! Его и мрак неймёт, а светотени Без мученичества не отдаст он вам. Уж вы не спорьте с ним, бегите пени!
Ваятель сладостного слова,
Стиха святого ярый маг,
Растерзан века и собак
Клыком – история не нова!
Твой вопль взорвал года. Стрекозы
На шум слетелись, бья крылом,
Как херувимов вольных грёзы
Златодрожащих под окном
Полком терпчайших междометий
Полутанцующих в хмелю.
И ждёт воловьих многоплетий
Душа воспевшего зарю,
Душа с тончайшей чуткой кожей,
Впитавшей яхонт и алмаз,
Свечу, носилки, розы дожей,
И заменив поэту глаз.
Омандельштамленна стихия
Торопкой нервною рукой
И влюблена, как в брата Лия,
Как виноцветие в покой.
Ошибка веком
Средь лукоморцев разудалых,
Их лангобардовых дядьков,
Селений