Чертов дом в Останкино. Андрей Добров
етил Крылов. – Я выкину сигарку, только если ты честно ответишь, как вылечить мою болезнь.
Галер смахнул простым белым платком пыль с края стола и поставил туда свою сумку.
– Зачем вы спрашиваете? – спокойно ответил он. – Сами знаете, ваша болезнь не вылечивается. Она либо проходит сама, либо… Либо не проходит.
– Так ведь и я тебя позвал не лечить меня, – сказал Крылов.
Галер недоуменно вскинул на него свои серые глаза:
– Зачем же?
– Мне рекомендовали тебя как единственного эскулапа в столице, который не болтает направо и налево о болезнях своих пациентов. Ты умеешь хранить тайну.
Маленькие слезящиеся глаза больного вдруг зло сверкнули. Галер пожал плечами.
– Да-да, – продолжил Крылов, растирая пухлой рукою с обвисшей кожей свою обширную потную грудь белесого цвета. – Поэтому я заплачу тебе сверх обычного за то, что ты каждый день будешь приходить и записывать, что я расскажу. А потом, если Провидение позволит мне закончить раньше, чем я предстану перед Аидом, передашь эту рукопись человеку, которого я назову.
– Не проще вам было бы вызвать обычного переписчика? – спросил Галер. – Мои другие пациенты…
– Они подождут! – крикнул Крылов. При этом в груди у него явственно раздалось бульканье.
– Я не могу рисковать их жизнями, – твердо возразил Федор Никитич.
Крылов скривил свои толстые губы. Свирепость его лица совершенно не сочеталась с беспомощностью положения умирающего.
– Так уходи! – жестко сказал он. – Но только попомни, что я распущу слух о том, что лечение твое – чистое шарлатанство. И умер я по твоей вине. Убирайся, сукин сын!
Он откинул свою седую взлохмаченную голову на подушку и задышал натужно, с хрипом. Галер не сдвинулся с места. Невысокого роста, чисто выбритый, он обладал только двумя замечательными качествами – невыразительным остзейским лицом и прямодушием. Галер не любил врать, считал это унижением для себя. И оттого не стал модным доктором, как иные, – за Федором Никитичем закрепилась слава человека беспощадного к больному. «Скверный доктор, – говорили про него. – Давеча сказал мне, что если не брошу есть сладкое, то к Святкам помру, представляете»? И хотя прогнозы доктора Галера имели обыкновение сбываться, а говоривший приведенные выше слова действительно встречал Святки плотно укутанным в саван, самого Федора Никитича не любили. Он из-за этого жил очень скромно, снимал крохотную квартирку на втором этаже вместе с сестрой, больной чахоткой, и часто пользовал совсем бедных людей, которые расплачивались едой. Вызов к знаменитому литератору стал для доктора неожиданностью.
– Я буду вынужден попросить двойной гонорар, – сказал он наконец.
– Ага! – пробормотал баснописец. – Ага! Нет, любезный эскулап, не двойной. Я заплачу тебе за эту работу… скажем, пятьсот рублей.
Галер повернул голову к окну. Где-то там, в сырой темной комнате, сейчас куталась в одеяла сестра Лиза. Пятьсот рублей! Можно было не только купить аппарат доктора Шартуля, но даже подумать о переезде в Крым.
– Хорошо, – произнес он.
– Возьми на столе бумагу, чернила и перья. Сам я уже не способен записывать, слишком долго тянул…
– Сначала я сделаю вам кровопускание, – твердо заявил доктор. – Вы страдаете, необходимо выпустить дурную кровь и заставить вашу печень работать.
– Валяй, – сказал Иван Андреевич. – Но потом – за дело!
Через полчаса, когда доктор уже перебинтовал надрез и вынес в коридор тазик с темной кровью, бледный Крылов потребовал сигару и начал диктовать:
– Это случилось в самом конце прошлого века, когда императрице Екатерине оставалось царствовать всего два года, а мне только исполнилось тридцать или около того лет. В конце сентября меня вызвали во дворец. Впервые. Приехал курьер с письменным приказом, посадил меня в свою карету, и мы помчали. Императрица приняла меня в библиотеке, отослав всех слуг и придворных. Помните ее портрет в горностаевой мантии и с георгиевской орденской лентой? Впрочем, художник так щедро усыпал грудь императрицы бриллиантами, что и ленту, и само лицо этой благообразной старухи многие просто не замечали. На портрете она улыбалась мягкой материнской улыбкой… На всех портретах она улыбалась именно так – как будто художники сговорились срисовывать друг у друга эту улыбку. Но когда мы остались наедине, она вовсе не улыбалась. Она выглядела усталой и… равнодушной. Но только сначала.
Петербург. 1794 г.
Крылов потел, но не смел вытереть влажный лоб. Ему казалось, что он спит и видит кошмарный сон, будто его вызвали к императрице. Кому не снилось это во времена царствования Матушки! Но после сна можно было проснуться, а сейчас – нет.
– Что это, Иван Андреевич, – сказала Екатерина Алексеевна. – Никак растолстел? С чего бы это? Мне докладывали, что литературные твои дела плохи и дохода не приносят. Может, в карты везет? Нет, не везет особо – мне и об этом докладывали. А может, ты святым духом сыт? – Она коротко хохотнула. – Да как же! Ты же известный