Возвращение. Майрон А Готлиб
ты не говоришь это, чтобы успокоить меня.
– Ты знаешь, я никогда не стала бы это делать, – уверяет она.
Она торопится закрыть тему, будто все уже сказано – нечего добавить. Совсем не похоже на нее. Это я всегда останавливаю ее, когда полагаю – больше добавить нечего. В такие моменты часто она выдавала самые интересные мысли, будто готовилась к длинному обсуждению и торопилась втиснуть в несколько оставшихся секунд наиболее важное и интересное, пока все еще владеет моим вниманием.
Сейчас она пытается закончить разговор, не давая мне возможность задать главный вопрос: «Почему она обеспокоена девочкой?» Я догадывался, о ком идет речь, но «что она знает про девочку, что никто другой знать не должен?» Это, очевидно, исходило из моего сна. Она посмотрела на меня так, будто заново узнавала. Вероятно, так изучала меня, когда впервые взяла на руки после рождения, пытаясь понять, что именно привнесла в этот мир. Это подтверждало – мой сон попал в точку, и еще – я смог правильно растолковать его, коснувшись какой-то большой тайны.
Моя коллекция пополнилась еще одним ее взглядом, который я никогда не видел раньше. В тот тринадцатилетний момент главное содержание его было переплетение удивления, грусти и радости. Раз за разом я возвращаюсь к фрагментам коллекции, чтобы переосмыслить понимание, соизмерить новый опыт с ранее приобретенным, постигнуть недопонятое и неосмысленное, свершившееся и еще больше – понять причину так и не исполнившегося.
– Не знаю. Это может означать много разных вещей. И потом – это твой сон – тебе и придется отвечать на этот вопрос.
Я надолго запомнил этот ответ. Не сами слова, а ее увлажнившиеся глаза, ее показное безразличие, и как торопливо она отвечала. Актрисой она была замечательной, но почему-то в тот раз сценические способности подвели ее – впервые она обманула меня и не смогла это скрыть. Я не стал донимать ее. Сам найду ответ и без ее подмоги. Не знал только, как много лет мне понадобится для этого.
– А что, ты думаешь, будет с моим сном? Я предполагал: что-то изменится после того, как напишу рассказ, но мало что изменилось.
– Ты правильно сделал, что прочитал мне его и еще важнее – рассказал сон. Сегодня ты будешь спать спокойно. Обещаю тебе.
ВАГОН
Историю Вагона, историю, которую не знал ни один человек, я начал слушать в тринадцать лет. Последние штрихи она добавила, когда мне было восемнадцать. Посчитала – не мне судить, насколько правильно: я готов к их восприятию. Пять лет я уживался с событиями тех пятнадцати дней. Каждая деталь, добавленная ею к повествованию, подмешивала новые краски в палитру, отбрасывала неузнанные или неувиденные тени, очерчивала неожиданные контуры или добавляла новые оттенки в изображение ранее неосознанных сцен и картин.
Бывало, что услышанное противоречило уже известному. Воспринимала ли она сама одни и те же эпизоды по-разному или это было кажущееся несоответствие? Подчас я находил несогласие не самих фактов, а их признание моей памятью или же оно прекословило не событиям,