Мертвые не лгут. Саймон Бекетт
го лет.
Но если вода достаточно теплая, чтобы питать размножающихся бактерий, оно будет разлагаться. Во внутренностях накапливаются газы, и труп вновь обретает плавучесть.
После чего всплывает.
Лицом вниз с опущенными конечностями тело плывет по воде или неглубоко под поверхностью. И со временем в чреве тьмы его целостность нарушается – труп начинает распадаться. Сначала лишается того, что дальше всего от середины: пальцев, кистей и ступней. Затем рук, ног и, наконец, головы – отпадает все, пока не остается один торс. Когда выходят наружу последние образовавшиеся в результате разложения газы, труп тонет во второй раз и теперь навсегда.
Но вода может стать причиной другого преобразования. По мере того, как разлагаются мягкие ткани, разрушается слой подкожного жира, запечатывая некогда живое человеческое тело в своеобразную оболочку, получившую название трупный, или могильный, жировоск. Впрочем, у этой бледной субстанции есть иное, менее зловещее имя.
Мыло.
Заключенные в грязной белой пелене органы сохраняются, а тело в это время плывет в свое последнее путешествие.
Пока случай снова не вынесет его на свет дня.
Череп принадлежал юной девушке – на пол намекало более тонкое, чем у мужчин, строение. Лобная кость высокая и гладкая, а сосцевидный отросток под ушным отверстием слишком миниатюрен, чтобы быть мужским. Признаки, отнюдь не определяющие, однако, вместе взятые, не оставляли сомнений. К моменту смерти у покойницы прорезались все взрослые зубы. Это означало, что она была старше двенадцати лет, однако ненамного. Хотя недоставало двух коренных и верхнего переднего зуба – утраченных, возможно, после смерти, – остальные были почти не стерты. Это подтверждало выводы, сделанные после осмотра скелета, – девушка умерла задолго до двадцати лет.
Причина смерти была также очевидна. Почти в середине затылочной кости черепа зияла рваная дыра размером примерно в дюйм в длину и в полдюйма в ширину. Свидетельства лечения отсутствовали, края отверстия расщеплены, что предполагало, что удар был нанесен по живой кости. Картина была бы другой, если бы кость после смерти успела высохнуть и стала хрупкой. Подняв череп в первый раз, я удивился, услышав изнутри почти музыкальный стук, и решил, что его производят осколки кости, вбитые в мозг тем, что убило юную жертву. Однако звук был слишком громким и весомым. Рентген подтвердил мою догадку: в черепе находится небольшой предмет симметричной формы.
Наконечник стрелы.
Невозможно было сказать, какого возраста череп и сколько он пролежал в земле в продуваемых ветрами нортумберлендских болотах. С некоторой степенью определенности я решился бы утверждать – свыше пятисот лет: достаточный срок, чтобы сгнило древко стрелы и кость потемнела до цвета жженого сахара. Узнать о жертве ничего не удастся: ни кто она такая, ни почему приняла смерть. Я утешал себя мыслью, что выстреливший в нее убийца в то время, как она отвернулась или убегала от него, понес за преступление какое-то наказание. Но это тоже никак нельзя было узнать.
Когда я аккуратно заворачивал череп в папиросную бумагу и укладывал в приготовленный ящик, наконечник стрелы брякал, словно играли на ударнике. Вместе с другими собранными в университетском антропологическом отделе костями он послужит для обучения студентов – зловещий антикварный предмет, но достаточно древний, чтобы не бередить чувств. Я привык к таким вещам – Бог свидетель, всякого навидался, – но этот череп меня чем-то тронул. Возможно, оттого, что жертва была настолько юна, или жестокостью того, как убили девушку. Кем бы она ни была, но непременно была чьей-то дочерью. А теперь, спустя века, безвестная жертва складирована в лаборатории в картонную коробку.
Я вернул ее в железный шкаф, поставив рядом с остальными. Растерев затекшую шею, пошел к себе в кабинет и устроился за компьютером. Пока грузилась почта, будоражили ожидания по типу рефлекса Павлова, которые, как обычно, сменились разочарованием. Оказались одни мелочи академической жизни: вопросы от студентов, памятные записки от коллег и случайный мусор, который не отсортировал антиспамовский фильтр. И больше ничего.
Так продолжалось месяцами.
Одно из писем пришло от профессора Харриса, нового главы отделения антропологии, который напоминал, чтобы я запланировал встречу с его секретарем. Обсудить возможности относительно моей должности, как он деликатно сформулировал. У меня упало сердце, хотя ничего неожиданного в его предложении не было. Однако проблема на следующую неделю. Выключив компьютер, я повесил лабораторный халат и надел пиджак. И выходя в коридор, наткнулся на аспирантку.
– Добрый вечер. Хороших вам праздников, доктор Хантер.
– Вам того же, Джулия.
При мысли о длинных выходных настроение еще сильнее упало. Я по глупости принял предложение приятелей провести их в их загородном доме в Котсуолдсе. Это случилось несколько недель назад – впереди было столько времени, что, казалось, рано расстраиваться. Но вот дата подошла, и мой оптимизм рассеялся, тем более что предполагалось много гостей, которых я совершенно не знал.
Слишком