Ангелы на полставки. Ричард Бах
х, я смахну пыль и освобожу место для чего-то нового.
– Один клик – и все?
– Именно так. А ты что – против?
– Да нет. Уже можно. Прости, что не удержалась и вскрикнула.
– Уже можно?! Что ты хочешь этим сказать?
– Это славные истории, но у читателя ушла бы уйма времени, чтобы найти и прочитать их в интернете. Ну а теперь, зная, что все это собрано в одной книге, он уже не станет…
– Постой, так тебе они нравятся?
– Конечно! Хотя ты так много пишешь об одиночестве, что читатели могут подумать…
– Это нормально для писателя – рассказывать о том, что с ним происходит. Но я никогда не писал об убийствах, войнах и несчастных случаях… По крайней мере, старался не писать. Все это не по мне.
– Ты же знаешь, одиночество нередко толкает людей на самоубийство. Не столько женщин, сколько мужчин.
– Но я не одинок!
– Всякий, кто прочитает эту книгу, решит, что ты одинок.
– Книгу? Какую еще книгу?
– Глупый ты смертный! Когда собираешь истории и переносишь их на бумагу, это называется «книга».
– Но я не собирался писать книгу.
– Раньше нет, а теперь да. Разве не так?
– Думаешь, из этих историй можно сделать книгу?
– Думаю, что да.
– А вдруг никто не станет ее читать?
– Может, и так. Но ты же писатель, а не торговец книгами.
– И как писатель, я должен описывать все то…
– …что приносит тебе радость. Верно, в этом и состоит твоя работа.
– А если никто мне не заплатит?
– Ну, тогда ты просто останешься без денег.
– Но если я напишу эту книгу, то, может, она все-таки будет продаваться?
– Может быть. В конце концов, четыре твои…
– Пять. Пять моих книжек стали бестселлерами, если ты об этом.
– Чего не скажешь об остальных. Они…
– Не смей так говорить! Я люблю свои книжки! Те же истории про хорьков…
– …они великолепны. Лучшее из того, что ты когда-либо сочинял. Может, они предназначены лишь для узкого круга читателей. Для маленькой нации таких же, как ты.
– А знаешь, мне нравится. Для «маленькой нации», только и всего.
– Возможно, именно так обстоит дело и с твоими историями.
– И они лишь для маленькой нации? Очень может быть. Но ведь это не умаляет ценности самих историй. Даже тех, где я утверждаю, что одинок (как это было раньше).
– Но ты уже не одинок. И можешь написать об этом во введении. Ты был одинок, но это время прошло. Смертным свойственно иногда переживать одиночество.
– Ты права. Бывали моменты, когда я тонул в одиночестве.
– И все они промелькнули как одно мгновение. Вся ваша жизнь – не более чем мгновение. Давай только не будем говорить о вечности в этом мире с его пространством-временем. Я тут вовсе не для того.
– Правда? Так зачем же ты пришла?
– Это моя работа. Я пришла, чтобы ты не уничтожил свои истории.
– Значит, как только я пообещаю, что не стану этого делать, ты исчезнешь.
– Очень может быть.
– Ладно, обещаю.
И что ты думаешь, дорогой читатель?
Сразу после этого милый ангел навсегда исчез из моей жизни.
Ричард Бах, май 2015 года
Когда нам не по душе этот мир
Все писатели помешаны на контроле. И дело не в том, что мы пытаемся наилучшим образом организовать свою собственную жизнь. Нам хочется, чтобы ВСЁ в мире происходило в соответствии с нашими представлениями об этом.
Писатели хотят, чтобы всё: движение звезд на небе, перемена погоды, география, животные дикие и домашние, страны, события, люди – их судьбы, мысли, отношения и мечты – было таким, как мы это видим.
Я и сам не осознавал этого до сегодняшнего утра. А тут вдруг понял: если в мире происходит нечто такое, что мне глубоко не нравится, я просто это стираю.
Журналисты, к примеру, постоянно вдалбливают нам то, что, по их мнению, должно хорошо продаваться (называя это «новостями»). И целые нации склонны верить в истинность таких сообщений.
Репортеры считают акул безжалостными хищниками-людоедами. Они с легкостью убеждают в этом читателя, который привык верить печатному слову. Хотя миллионам акул, обитающим по соседству с людьми, нет до последних никакого дела.
Или вот еще. Журналисты не сомневаются, что башни-близнецы с их сотнями этажей рухнули до основания только потому, что в них врезался самолет. И что соседнее здание и вовсе обрушилось само по себе, безо всяких следов внешнего воздействия. Мне потребовалась целая вечность, чтобы поверить в то, что все эти здания были умышленно уничтожены.
Поскольку я писатель, а значит, помешан на контроле СВОЕГО мира, то первое,