Энрикетта в другой жизни. Шарлотта Лис
же они могут ужиться?
Charlotte. На то и человек! На то и мученик! И зло на благо, и благо во зло, и прекрасные глаза с пустой душой, и золотое сердце со светобоязнью; непостоянство, непредсказуемость, порывы, натиски чувств, гирлянды эмоций, тучи мыслей, спектры настроений—откуда? Если не течение двух океанов, прохождение двух жизней—то что?! Но послушай… Я думала, он мой бог! И если не часть всевидящего ока, если не дань христианской культуры, если не дуновение с распятий, не ангел-хранитель, не всемирная ведущая рука—то хоть микрокосмическое божество. Мы были так верны друг другу, он обещал мне не расти, он обещал быть спокойным, он любил меня так безумно, как не мог бы полюбить ни один земной человек. Я постоянно ощущала его рядом с собой, он смотрел на меня из зеркала, он был лучше всех на свете в те безоблачные дни. У меня не было друга—такого, как он. Я любила оставаться одна—мне казалось, что наедине с собой, наконец, можно жить, потому как в эти минуты мы и жили только друг для друга—мы упивались. Такое ощущение, будто меленький мятежный дух блуждал и мучился, и наконец нашел пристанище в моем детском сердце. Я познала, как может любить бог. Это еще в Татарии было. О, ты знаешь, он любил воду и… мокрые камни, и длинные ветки ; мы строили песочные домики. Он был всегда такой деятельный, изобретательный, мечтательный, светлый дух. Он боялся грозы, но вместе с тем она нравилась—он и мне передавал благоговение перед этой силой. Откуда же я могла знать, чем это все обернется…
Valensia. Но что же случилось? (в сторону) Однако я не могу это постичь!
Charlotte. Он оказался предателем. Клятвопреступником. Он обещал никогда не вырасти. Но превратился в огромное, растрепанное существо, проявляющее свою гадкую натуру. Вся его любовь оказалась химерой.
Valensia. Шарлотта, вернись! Нет ли бреда здесь? (в сторону) Я бессильна!
Charlotte. Бред? Нет, дорогая, он неуместен, как на исповеди.
Valensia. Я буду слушать дальше!
Charlotte. Я тоже обещала ему все на свете… Но однажды он шепнул мне о том, что я выросла. А мне было тогда одиннадцать лет,–я не ожидала, что он скажет когда-нибудь упрек мне… Мне!
На душе у меня было так тяжело—я сама себя ощущала будто не на земле: совсем не могла понять, в чем он усмотрел мою взрослость.
К двенадцати годам наше солнце вновь начало ходить по привычной и вечной своей орбите. В пятнадцать лет рухнуло все… Он стал живодером.
Valensia. (в сторону) Видно, это он приучил ее к мазохизму и страсти к суицидам.
Charlotte. О, зверь! Разъедал изнутри! Помню день, когда он так исполосовал меня, что я вся залилась кровью. Ужасный миг! Я упала на пол… Очнулась в страшной боли… А чудовище мое лишь хрипело: «Не сойти тебе с этого места…» Меня мысль пронзала, что я действительно не сделаю больше ни шагу—не смогу. Ведь он ударил по ногам, по тем самым, которыми восхищался всегда, восторгался, когда мы летели вместе по оживленным улицам, оставляя далеко позади наших соперников.
Valensia. Но душевное страдание захватило тебя, или это действительно биологическое разрушение?
Charlotte. Это была физическая боль.
Valensia. Но