И ее чувство снега (фантазия-экспромт). Нина Щербак
мментарии: Александр Блок; Поэты Серебряного века о любви; Лучшие стихи Золотого века о любви; Поэтессы Серебряного века; Марина Цветаева; Анна Ахматова и Марина Цветаева; Владимир Маяковский; Стихи и сонеты о любви, CПб.: изд-во «Астрель-Аст»: 2010-2012); Автор литературной версии киносценария «Танго втроем: В ритме разлуки», М.: т/к «Россия», Изд-во «Астрель», 2009. Автор сценария более 100 телепередач циклов «С-Петербург: Время и Место» (Гос. Премия РФ), «Неизвестный Петергоф» (т/к «Культура»). Живет в С.Петербурге.
1. Июньские дожди
Снег кружится, летает, летает. И поземкою клубя. Заметает зима, заметает, все, что было до тебя.
2013, С-Петербург
Это был день воспоминаний, и день этот был каким-то совершенно исключительным, особенным. Настолько особенным он был, этот день, она поняла еще накануне, или много лет назад, только все ждала-ждала, когда же он, наконец, наступит.
Спать совершенно не хотелось, перед глазами, то и дело, вставала картина их замечательной истории, когда вместе отправились десять лет назад на юг, а потом Роман ужасно заболел, и пришлось бегать за лекарствами под дождем, который, в какой-то момент, превратился в настоящий шквалистый ураган, южное, приморское, совершенно настоящее стихийное бедствие. Она пробиралась тогда вперед, по узкой мощеной улице, пытаясь что-то разглядеть за свинцовым дождем, а заодно и противостоять ветру всем корпусом. Ураган, разбушевавшись, обдувал ее всей своей страшной силой, изредка ударяя по лицу летящими и жгучими как льдинки прутиками, маленькими колючками и еще чем-то дряблым и мокрым. Узкая южная речка кое-где уже вышла из берегов, а за следующую ночь должна была, как потом оказалось, затопить половину побережья. Об этом Мила еще не знала, а только спешила вперед, попеременно прячась от дождя под одинокими мокрыми пальмами, в сторону небольшого рынка, недалеко от закрытого санатория, в елях, хвоях, дорожках и скамейках, где по южному пахло смолой и шпалами. Она хотела купить плащ для Романа, чтобы можно было бежать в соседний корпус на обед, и – лекарства, но никак не могла найти ни того, ни другого. Поселок вымирал, готовясь к смерчу. Рынок быстро сворачивали, продавцы испуганно собирали вещи с шатающихся прилавков. Ветер все усиливался, сбивая с пути все, что встречал, опрокидывая чаны, бидоны, ящики из-под фруктов. Стальные остроконечные палки с размаху падали об асфальт, а ветер вновь поднимал со стульев и лежаков маленькие подарочные амфоры из соседней Греции, большие граненые стаканы, расписные тарелки, посуду и утварь, остатки неубранных фруктов, с силой бросая их о каменный бордюр. Предметы, еще недавно привлекательно выставленные на всеобщую радость и обозрение, теперь разбивались о землю в мгновение ока, улетали ввысь, и рассыпались на бесчисленное число осколков.
Роман тогда быстро поправился. За несколько дней, буквально. Уже в первую ночь был шквалистый ураган, а в соседнем поселке, как передали наутро, по радио и телевидению, погибло двести человек. Все затопило. Море разбушевалось, прорывая все, что встречало на своем пути. Маленькие холодные южные речки вышли из берегов. На следующий день нельзя было добраться до вокзала. Шоссе вдоль побережья затопило. Радуясь от того, что живы, еще долго потом смеялись и шутили, что вода поднялась так высоко, что машины не могли ехать, стояли как калоши посреди шоссе. Волги, Лады, Москвичи были слегка продырявлены ржавчиной и временем: их затопило, и они просто не смогли двигаться, а иномарки, как пряничные домики, подняло над водой и тихо, бесшумно снесло вниз, почти к самому морю, где они, нетронутые ураганом и водой, спокойно отдыхали в ожидании перепуганных владельцев.
Роман, когда болел, всегда болел как ребенок. Злился, кашлял, был ужасно недоволен всем, что происходило, кричал даже. И по ночам кричал, еще отчетливее и громче, еще наивнее. Разговаривать с ней, впрочем, ни за что не хотел. Только просил иногда, в каком-то непохожем на его обычное состояние отчаянии, как-то ему помочь. Эта странная ранимость и нравилась ей, и раздражала невыносимо. Ночью она встала с кровати, скинула простыню, подошла к окну, потом вернулась, обняла его, приложила губы к его лбу. Так делала всегда ее мама в детстве. Так и она, как все, почти как все, обычно и мерила температуру. Он что-то прошептал, раскинулся, руки раскинул, зашептал что-то. Она замерла, сжалась, прислушалась к его дыханию, села на кровать. Долго так сидела и смотрела на его лицо, такое красивое, точеное. Такое знакомое. Потом стала его чем-то растирать, накладывала на запястье компрессы, гладила спину. Ужасно хотелось погладить его по голове, поцеловать, но она сразу отогнала эти мысли не вовремя, понимая, что у него еще высокая температура, и что чувствует он себя на редкость плохо. Он, как бывало всегда, как будто бы прочел ее мысли, даже ночью, даже во сне, попытался привстать, но не смог, снова провалился в свой мир, немного закашлял, а потом завернулся одеялом и прижался головой к стене.
В тот день, когда она, спустя столько лет после того шквалистого урагана на юге, снова хотела увидеть Романа, с самого утра ветер выл за окном как умалишенный, а болтающаяся по стеклу палка, то и дело ударялась о что-то железное, заставляя Катю попеременно вздрагивать. Потом задребезжал холодильник,