Необыкновенный паззл. Филипп Андреевич Хорват
притулилась разноцветная коробочка китайского паззла, и я до сих пор помню кислотные, с типографскими потёками кривые буквы его названия – Gonzo-Puzzle. Как это гонзо попало ко мне было непонятно; кажется, его прихватил из общаги Виталик, передав на время вынужденной своей отлучки в сортир Лёхе, а Лёха, тут же потеряв Виталика, подхватил Ольгу, которая, увлекая Лёху в греховные общажные недра обратно, всучила коробку мне. Но всё это неточно, возможно, сейчас, вспоминая, я всего лишь сплёл в клубок несколько то ли случившихся когда-то с кем-то историй, то ли не случившихся, – неважно.
Важным было то, что именно на этот Gonzo-Puzzle обратил внимание подсевший на лавочку остановки субтильный гражданин в очках с поломанной дужкой. Шея сияющего несчастной интеллигентностью субъекта утопала в мареве ярко-лилового шарфа, хлястик пальто в отчаянии загребал грязную воду из лужи, и чувствовалось в нём сила той абсолютной неуверенности, которая ежедневно била человека об острые, грубые, неприятные углы приземлённого бытия.
Я сочувственно вздохнул и пригубил из бутылки, а он спросил:
– Вы знаете, молодой человек, что у вас на коленях?
– Паззл? – хмыкнул я с дерзким, но простительным для глупой юности презрением.
Человек в шарфе как-то враз подобрался, чуть приткнулся в мою сторону и почему-то понизил голос:
– Не просто паззл, а гонзо-паззл.
– Ну и?
– Неужели не понимаете?
Я мрачно, безо всякого ответа, снова хлебнул.
– Это же необыкновенный паззл! А необыкновенность в чём? Вот из его кусочков можно собирать совершенно разные картинки. Вроде бы такого не бывает, это нарушение законов симметрии и физики, но уж поверьте мне – так работает гонзо-паззл. Один раз вы из его элементов собираете, допустим, натюрморт, в другой раз – пейзаж, в третий, положим, эротическое панно, а в четвёртый, страшно сказать…
Что там крылось за этим «страшно сказать», я так и не узнал, – человек сник и погрустнел. Я тогда, кажется, ему нахамил в ответ чем-то вроде такого:
– Врёте вы всё, папаша, не бывает необыкновенных паззлов.
Но он не ответил, вяло отмахнувшись безвольной ладошкой с длинными, грязными ногтями на пальцах.
Я ещё немного похлебал из осточертевшей уже бутылки, и видя подгребающую по слякоти к остановке громаду троллейбуса, великодушно предложил:
– Хотите, оставлю вам этот козло-паззл? Мне ни к чему, я их всё равно не собираю, а вы там уж сами разбирайтесь со всякими разными картинками.
И завидя в его глазах брызнувшую чем-то наивно-детским радость, я торжественно вручил коробку этому осколку несуразной человеческой безнадёжности, а сам тут же прыгнул в тулово довольно урчащего троллейбуса.
К чему я решился описать тот, пятнадцатилетней давности, случай? Он вспомнился ведь неожиданно, в момент, когда я, раздумывая над общим названием для собранных в сборник текстов, мучился в бессонной ночи – что, что их всех объединяет?
А вот же оно, ответ на поверхности – тот, так мной и неизведанный необыкновенный паззл. Многое из написанного за последний год и есть эта самая коробчонка с кривыми, уродливыми буквами Gonzo-Puzzle. Картонные элементы с трудом подбираемых и присоединяемых друг к другу слов составляют разные картинки рассказов, повестей и даже романов. Но я до сих пор как будто ещё и не открыл эту коробку по-настоящему, полностью, до конца. И уж тем более и близко пока не выложил из них чего-то такого огромного, безумно красивого, ослепляющего, что смогло бы, страшно сказать…
Хотя, уже одно то, что я сейчас решился и не отставил в сторону (как когда-то тогда) коробку с необыкновенными, рождающимися в голове паззлами, – уже одно это вроде бы радует. Заряжает оптимизмом.
А соберу ли рано или поздно чего-нибудь стоящее из слов и предложений – покажет время.
Искандер и Горемыка
В Староголубово
Усталый путник шёл украинской, изгибающейся змеёй от села Конаково до Тетищево, до Развозово, до Мукомолова и далее, дорогой, и шёл уже очень долго. Неделю шёл, притом не один, а ведя за собой на скорбной, худосочной верёвочке разноцветного единорога.
Горемыкой звали этого единорога, и своё наименование он полностью оправдывал. Поскольку ничего кроме горя ни себе, ни хозяину в этой жизни он не нёс. Такова судьба у него была, а он судьбу полностью, всецело ощущал, везя её на своём крупу как-то даже иногда горделиво, по-особенному, с определённой ответственностью. Будто говоря всему миру вокруг: «А что я? Я ничего. Я такой. Родился и вырос в лаборатории. Воспитывался злыми, жестокими людьми. Кормили плохо, много били, испытания проводили. Так что же вы теперь от меня хотите? Смотрите и принимайте меня таким, каков я есть».
Его хозяин, татарин по имени Искандер, Горемыку воспринимал именно таким, какой он у него был.
Никому не известно было, между прочим, как эти двое и где подружились, связали свои, в общем, несчастные жизни. Точнее, Искандер помнил, но никому подробно не рассказывал, да и не спрашивал ведь никто, кому интересно? Они просто