Тетради 2018 года. Александр Петрушкин

      И после быстрого начала

      замедлится небес проём,

      неся в себе невнятный сгусток,

      овал, который невесом.

      Как нежен белый клубень неба,

      где золотая нить ворон

      лежит на вертикальном снеге,

      в игле которого живём.

      Сгибая в лошадь нить накала,

      как близорук и точен ток,

      галдящий между двух предсердий,

      разматывая в речь моток.

      И более не страшно, если

      замедленный лучом сеанс

      сгущается в кинопроектор,

      хранящий снег, что прячет нас.

      Связь несравнимых величин —

      так резкость наводил охотник,

      а выдох, взятый в клюв, горчил

      землёй и парой тонких зёрен.

      Звезда смотрела на меня,

      и плакала, как диафрагма

      у горизонта, что в ружье,

      как фотография, был спрятан.

      И если плотны страх и взгляд,

      то мост, что выстроен меж ними,

      зияет, как эдемский сад,

      сквозняк над адом и огнивом.

      Передержанный запах отчизны, возни,

      что внутри, меж домами, идёт —

      ты, как бабочку, крылья и голос неси,

      если мгла их конверт надорвёт.

      Зазвенит из нутра темноты гироскоп,

      замигает совиное дно,

      и нора кувыркнётся в себе, изнутри

      завершив часовой поворот.

      Всё, что видно – вращение в стае юлы,

      размыкающей, сшитый мешок —

      и одна лишь сова, как отрывок, лежит

      а внутри её – неба тепло.

      Стирая глаз о времени наждак,

      всмотреться в яму, чтоб расслышать – так

      всё, чем ты был здесь, это нервный тик,

      который умолкает. Вот затих —

      и расступаются, как звери, небеса,

      которые ты скудно написал,

      свидетель неумелый, рудокоп,

      шептун, контрабандист, слепой пилот.

      Всё снег и снег, который перейти

      не хватит жизни – только расплести

      два лёгких на дыхание и свет,

      который в яме, в той, которой нет,

      которая летит перед тобой,

      как белый шум или случайный сбой

      и собирает речь и крошки, что скрипят,

      как сны внутри у голода щенят.

      а скрыться не получится – хотя

      хотелось бы, и это славабогу —

      прошение взглянуть, но не сейчас,

      а позже, впрочем позабыть тревогу

      здесь тоже невозможно: ты и я —

      отсутствие возможности для речи.

      так в мертвеца играет колея,

      промёрзшая до косточек. размечен

      тянущимся молчаньем разговор:

      ты оставляешь место для метели

      и я горю во всех своих стыдах,

      как столб фонарный,

      что желает в свет поверить.

      Замаскирован и неряшлив —

      впечатан выдох в снегопад,

      как вынутый из медной пряжи

      овечьей, агнец, что назад

      был возвращён, своим вращеньем

      сгущаясь в угол над тобой,

      из света, то есть из паденья,

      из ткани, рвущейся, как сбой

      в программе, заданной – над миром

      летящей – галкой-головнёй,

      где лишь голавль плывёт в глубинах

      обёрнутых чужой землёй.

      Что снег юродив, а в другой руке

      [невидимой] – две рыбы, как в реке,

      ведут неспешный диалог, пока

      их речью обрастает мгла, т.к.

      путь санный для того проявлен был,

      чтобы скрипел скрывающийся им,

      чтобы неспешно,