Срединная Англия. Джонатан Коу
назад, когда и Бенджамин еще жил в Лондоне. Колин с Шейлой приехали его проведать, и Софи пошла ужинать с дядей и стариками в одно итальянское заведение на Пиккадилли. “Кажется, я ни слова по-английски не услышал, пока мы сюда шли”, – сказал Колин, и Софи осознала, что жаловался он как раз на то, что ей в этом городе больше всего нравилось. Этим вечером она уже уловила французскую, итальянскую, немецкую, польскую, бенгальскую речь и урду – и еще несколько других, которые не смогла определить. Ее не беспокоило, что она не понимает половину того, что люди произносят, – Вавилон голосов усиливал ощущение благодушной путаницы, которое ей так нравилось, и все это в единстве с общим шумом города, с калейдоскопом огней светофоров, фар, стоп-сигналов, уличных фонарей и магазинных витрин, с осознанием, что, пока люди снуют по улицам, ненадолго пересекаются миллионы их отдельных, непостижимых жизней. Софи упивалась этими размышлениями, даже ускоряя шаг, поглядывая на часы на экране телефона и понимая, что к университетскому зданию она подойдет с опозданием в пару минут.
Соан уже ждал ее за столиком в баре “Робсон Фишер”, сумрачном анклаве, куда хаживали в основном аспиранты и преподаватели. Перед Соаном стояло два бокала просекко. Он пододвинул один Софи.
– Мама родная, – произнес он. – Вид у тебя бледный и больной. Должно быть, ужасный северный климат.
– Бирмингем не на севере, – сказала она и поцеловала его в щеку.
– Пей давай все равно, – сказал он. – Сколько ты уже такого не принимала?
Софи сделала долгий глоток.
– Там, где я живу, такое дают, к твоему сведению. Завезли году в… 2006-м, кажется. Звезды уже здесь?
– Не знаю. Если и да, то в Зеленой комнате.
– А тебе к ним не надо?
– Позже. Спешить некуда.
Соан позвал Софи – для моральной поддержки в том числе – поприсутствовать на публичной дискуссии между двумя маститыми романистами, англичанином и французом, которую Соан должен был вести. Лайонел Хэмпшир, англичанин, был в некотором роде знаменитостью – по крайней мере, в литературных кругах. Двадцатью годами ранее он опубликовал роман, за который получил Букеровскую премию, и заработал себе на нем репутацию, – “Сумерки выдр”, щуплый томик, заключавший в себе в основном мемуары и отчасти вымысел и более-менее сумевший запечатлеть дух своего времени. И пусть ничто из написанного им далее не достигло такого же успеха (последнюю работу, причудливый экскурс в феминистскую научную фантастику под названием “Фаллопия”, литературная пресса недавно разнесла в пух и прах), его это, похоже, попусту не тревожило: почтения, каким был окружен давний призер, хватало, чтобы его прибыльная карьера оставалась на плаву, а сам он держался как человек, чьи лавры уверенно обеспечивали ему на чем почивать.
Писатель-француз по имени Филипп Альдебер, напротив, был величиной неизвестной.
– Кто он такой? – спросила