Парафрения. Тёма Шумoв
всего величия и преследования.
1
Фекла Холодняк всегда считала, что утренний скандал – это то, что не достает обычным парам для счастья. Непродолжительный, теплый-ламповый (всего-то на пол часика!), утренний скандальчик и у вас за спиной вырастают крылья.
Темную сторону силы, ты ощущаешь в себе, юный падаван?
О, да, мастер! Ощущаю!
Вы воспаряете к облакам, вы передвигаетесь пританцовывая, ловя на себе восхищенные и завистливые взгляды, и до самого вечера все у вас выходит складно, да ладно.
Однако сегодня скандал вышел скомканным. Чем-то похожим на прерванный оргазм.
Фекла будто вновь отдавалась в пляжной раздевалке на черноморском побережье. На губах застыл соленый след с чужой кожи. Острые камни впились в нежную плоть. Сладкий пот щипал глаза. Но когда ее уже начали накрывать судорожные волны, в раздевалку вломилась целлюлитная фабрика с отвислыми грудями и варикозными ногами.
Все что Фекле тогда осталось, – дрожащие в коленках ноги и жуткое разочарование. И точно так же она почувствовала себя сегодня, после прерванного на самом пике скандала.
Ее дочка Марина, ушла в школу, хлопнув дверью и не желая дожидаться кульминации. Муж, эта слабохарактерная рохля, сначала отсиживался в туалете (пока она привычно заводила себя, подкармливая эмоционально развитое воображение кошмарными сценами из ее будущей жизни в плену этой чертовой семейки), но потом не заметно сбежал на работу, только и успев, пробормотать что-то про якобы назначенную на сегодня презентацию.
И она осталась одна.
Брошенная. С ощущением, что над ней надругались, в то время как она думала, что все делалось по любви.
Фекла села в продавленное кожаное кресло и попробовала всплакнуть. Но даже слезы оставили ее. Где они эти мокрые ничтожества, когда они так нужны, чтобы упиваться собственным, пусть и надуманным, горем и жалостью к самой себе!
Сухими, как полдень в Сахаре, глазами она смотрела блок утренних новостей и придумывала различные варианты, – то самоубийства, то отмщения всем и вся. Электронные часы в тумбочке под телевизором неумолимо отмеряли проходящие минуты, указывая на то, что она все больше и больше опаздывает на работу.
Что случилось с ее семьей и с ее жизнью. Ведь раньше все было по-другому. Муж и дочь слушали ее. Любили и боялись. Они никогда не смели оставлять ее, как последние предатели, сбегать, не выслушав причитающиеся им упреки и назидания.
Все изменилось в прошлом году. Муж стал задерживаться на работе до позднего вечера, Марина пропадала целыми днями на улице или у подруг. Что случилось? Как и почему семья вышла из-под ее контроля?
Неожиданно ее сознание встрепенулось. В новостях начался репортаж о массовом убийстве, произошедшем несколько часов назад в одном из американских университетов.
– Это был Джон Карпентер, – рассказывал молодой человек с бледно-розовой кожей поросенка и огромным прыщем на носу. – Он ворвался в аудиторию, где шли занятия по литературе, и принялся стрелять в первых же попавшихся однокурсников. Они падали замертво. Он убил, наверное, человек пять, а потом огромным ножом стал сдирать кожу с лиц мертвецов.
Пухлые губы свидетеля бойни задрожали и искривились.
– У меня до сих пор в ушах его крики. Мне кажется, он был уверен, что они инопланетяне, нацепившие на себя человеческие маски. Ужасно. Это было так ужасно.
Молодой человек разрыдался. Со стороны это выглядело слишком громко, слишком театрально.
Уж что-что, а фальшь Фекла умела отличать очень хорошо!
Камера переметнулась на американского репортера.
– Вы хорошо знали Джона? Можете что-то рассказать о нем? – в позе и словах репортера угадывался едва скрываемый нарциссизм.
Мизинец руки, держащей микрофон оттопырен почти под прямым углом. Брови, сведены на переносице, с целью продемонстрировать окружающим всю его серьезность и погруженность в людские проблемы. Глаза косят на собственные отражения в тонированных стеклах, стоящих вне кадра автомобилей, для оценки того насколько удачно выбрана поза и достаточно ли повернута голова.
– Он не был общительным, знаете ли…
Губы свидетеля – два лоснящихся масляных пирожка – складываются в один пирог и растягиваются в многозначительной улыбке. Это улыбка Эйнштейна, которого спросили о преобразованиях Лоренца в пространстве Минковского.
– …Некоторые говорили, что он был поклонником фантастических фильмов. Вроде «Похитителей тел» и «Факультета». Но я лично слышал, как он уверял кого-то по телефону, будто инопланетяне уже давно среди нас. Твари, которые лишь притворяются людьми. А их агенты, пробравшиеся в Голливуд и в Белый Дом, снимают подобные фильмы, чтобы дискредитировать эту идею, перевести ее в разряд фантастики, небылицы и бульварного чтива.
– Спасибо…
После панорамы кампуса, призванной показать всю необъятную трагичность ситуации, камера остановилась на лице репортера, полном отеческой