Верона. Часть I. Инесса Рафаиловна Давыдова
отражается нетерпение, ведь сегодня мой день рождения, и мама наготовила много вкусностей. Все усаживаются за стол и ждут отца. Он входит на кухню и окидывает нас злобным взглядом. Он как великан из страшной сказки: могучий, лысый, громогласный. Мои братья говорят, что он гоблин. Никогда не видела гоблинов, но, раз они так говорят, значит, это правда. По выражению отцовского лица мы пытаемся понять, какой у нас день: плохой или очень плохой. Если плохой, он только кричит и отвешивает подзатыльники, от которых искры сыплются из глаз, а когда очень плохой – бьет. Хуже всего, когда он бьет маму. Пусть лучше нас. Нас она выходит, а мы ей помочь не можем.
Отец снимает свитер и садится за стол. Мама наливает всем по тарелке борща. Пока отец не видит, украдкой добавляет в детские порции маленькие кусочки мяса. Отец убежден, что мясо делает детей агрессивными. Если это так, то запретить мясо в первую очередь нужно ему.
Нам с братьями не до борща: мы неотрывно следим за тортом «Наполеон», который мама испекла еще утром. Лешка облизывает губы и щурится. Знаю, ему хочется оттяпать самый большой кусок. Он у нас жуткий сладкоежка.
– Ты пернул?! – раздается свирепый рык отца.
Сашка бледнеет и вскакивает, опрокидывая табурет.
– Ты пернул, когда я ем?!
Брат бежит к двери, но властный окрик отца пригвождает его к месту.
– А ну стой! – отец медленно поднимается и вытирает рукавом рубашки красный от борща рот.
Я знаю, что сейчас будет, и медленно соскальзываю со стула под стол. Двойняшки следуют моему примеру. Мы скучиваемся, так нас тяжелее вытянуть.
Первый удар сбивает Сашку с ног.
– Коля, не надо! Он же не специально! – кричит мама. – Вере сегодня исполняется семь. Дети ждут торт. Прекрати!
Он ее не слушает, пинает Сашку в живот. Брат корчится и извивается на полу, как змея. Очередной истошный крик мамы заставляет нас прижаться друг к другу еще крепче. Запах мочи разъедает мне ноздри, Пашка описался. Он среди нас самый боязливый. Я наблюдаю, как желтая струйка быстро течет к кухонной плите.
– Я выбью из тебя все дерьмо! – кричит разъяренный отец и продолжает истязать брата.
Сашка больше не двигается. Его глаза, как стекло, смотрят сквозь меня. Мне его очень жаль. Почему-то ему достается больше всех, хотя он так старается быть хорошим.
Мои пересохшие губы размыкаются, я начинаю петь и раскачиваться. Сплетенные на моей спине руки братьев не дают мне упасть. Сначала меня еле слышно, но с каждым словом мой голос крепнет и набирает силу:
Кладу голубя на ручку,
Не тешится,
Переложу на другу,
Не ластится.
Изошел голубь домой,
Полетай, голубь, домой,
Полетай, голубь, домой да
Ко голубушке своей.
Эту колыбельную пела моя бабушка. Она говорила, что отец просил ее петь, даже когда был подростком. Я напеваю, и отец успокаивается. Отходит от Сашки и наотмашь бьет маму по лицу. Она вскрикивает, хватается за щеку и падает на стул.
– Как меня достали твои ублюдки! И ты достала, сука!
Сизый голубь сворковал,
Голубушку целовал,
Голубушка сворковала,
Голубчика целовала.
Отец срывает со спинки стула свитер, выходит из кухни и громко хлопает входной дверью. Мы знаем, куда он идет. К дяде Вите. И знаем, каким оттуда вернется…
Сегодня у нас очень-очень плохой день!
– Верона… Верона…
Еще не отойдя от кошмара, распахиваю мокрые от слез глаза и вижу в полутьме нависшее обеспокоенное лицо Лешки. Поднимаюсь на локтях и шиплю на брата.
– Ты чего в моей комнате делаешь?
– Ты кричала… во сне…
Лешка опускается на край кровати и протирает глаза. Смотрю на будильник – три часа ночи.
– Все! Я проснулась, – поворачиваюсь на другой бок, – иди.
– Я это… чего хотел спросить…
Поворачиваю голову и вопросительно смотрю на брата. Лешка мнется.
– Если в Москве встретишь Санька, попроси его привезти мне мобилу на днюху. Пусть ворованную или еще какую. Я единственный в классе, у кого нет мобилы… стремно…
– Я куплю себе новую с первой подработки, а старую тебе отдам.
– А-а-а… лады, – голос брата теплеет.
Он лениво потягивается и плетется к двери.
– Леха, – шепчу я, он поворачивается, – присмотри за мамой.
– Присмотрю, – он чешет шею и затылок.
Когда он нервничает, чешется, как шелудивый, видимо, мой скорый отъезд его не радует. Вот только он мне в этом никогда не признается.
– Ты ведь ее знаешь. Мечта партизана. Каленым железом ничего не вытянешь. Будет улыбаться и говорить, что все в порядке.
– Поэтому