Свидетели Его – Мы. Владимир Вячеславович Калинов

      Посвящается С. В. Никишкиной

      Пролог

      В ночной тиши, еще не успевший остыть дневной воздух, принес с собой мягкие ночные ароматы, шум листьев близлежащей оливковой рощи, и едва слышимый стрекот цикад.

      Он сидел на полу каменной террасы небольшого дома, примостившегося на краю рощи, на склоне пологого холма.

      Поверх Его плеч, было наброшено покрывало из верблюжьей шерсти.

      Его силуэт, едва различимый в ночной мгле, казался таким же зыбким и призрачным, как и пробивавшийся сквозь рваные облака серебристый свет неполной луны.

      Полог, отгораживающий вход в жилище, едва колыхнулся и на пороге появился человек.

      Вошедший, немного постоял, привыкая к темноте, озираясь поблескивающим, будто слюдяное озерцо, глазом, который был, словно наугад, воткнут в квадратную голову, под уродливыми бровями, над кривым ртом.

      Подобной привычкой, внезапно не к месту прикрывать здоровый глаз, и (словно нарочито вытаращив), озираться по сторонам, глазом заплывшим бельмом, этот человек чрезвычайно отвращал окружающую его в подобные моменты толпу.

      Но, был лишь один Человек, которому, подобные проказы, казались более естественными, чем речи находящихся рядом людей.

      И несмотря на все мольбы излечить калеку, ОН отмалчивался, еще больше смущая не только людей собирающийся вокруг Него толпами, но и СВОИХ учеников, присутствовавших рядом с НИМ постоянно.

      Разглядев сидящего в темноте человека, вошедший мужчина направился к Нему.

      Сандалии, едва касаясь циновки, шуршали, словно приближающаяся змея, с той лишь разницей, что несли с собой не угрозу, но робкое смирение.

      Стремясь не нарушить покой сидящего человека, чьи угловатые плечи начали заметно подрагивать, (ветер заметно крепчал), вошедший, приблизился тихо и застенчиво, словно первые звездочки на темнеющем небе.

      Подойдя, человек присел рядом, так же подогнув колени, заправляя полы одежды под себя, оберегая исподнее от ночного сквозняка.

      Тот же к кому он пришел, остался недвижим и нем, никак не реагируя на присутствие рядом кого бы то ни было.

      Так они, некоторое время, молча, сидели рядом.

      Это была еще одна странная привычка объединявшая их обоих. В такие моменты они даже казались чем – то схожи между собой.

      Замечая подобное сходство, ЕГО ученики поначалу, роптали, но потом привыкли к странному поведению этого старика, со странным именем и привычками.

      Вот и сейчас, казалось, им не нужны были слова, но почувствовав нечто, ОН решил первым нарушить молчание и, вытолкнув слова из гортани, словно застрявший ком начал слегка осевшим голосом.

      – Чем же смущен ты в столь поздний час, возлюбленный ученик мой?

      – Ты опять не спишь, Учитель. Опять тебя, что – то гложет?

      – Ты помнишь басню о зернах и камнях?

      Мужчина озадаченно почесал шею сквозь жесткие с рыжиной волосы, выпятив кадык, и оттопырив нижнюю губу, затем, голосом лишенного всякого выражения продолжил, нарочито делая вид, будто ничего не слышал:

      – Стражники, говорят, что тобой недоволен народ. Народ боится заходить в храмы, множа молву о том, что ты обещал разрушить каждый… Всюду обман, а ты…. ты гложешь себя из за того что люди не хотят помнить твои слова?

      Мужчина заворочался, садясь поудобнее, и глядя единственным здоровым глазом на звезды продолжал:

      – Не спишь. Но и ты не знаешь, что этим не перехитрить завтра. Даже я сам себя порой в силах обмануть, утешая скорбные мысли о том, что скоро мы должны тебя покинуть. Или того хуже забыть. И вовсе не твои басни.

      Неровный диск луны, словно отдраенный рваными облаками до блеска, вдруг ярко вспыхнул.

      Человек начал вертеть своей бугристой, словно разрезанной на четыре части головой, в тщетной попытке уберечь свой единственный зрячий глаз от этого холодного света, дабы рассмотреть своего Учителя.

      В такие моменты он напоминал нечто неприятное.

      На лице отпечаталось облегчение, когда больной глаз, наконец, оказался в тени, словно серебристый лунный свет мог повредить давно зажившему бельму.

      – Я не могу заставить их, – в голос Учителя вплелись десятки оттенков чувств от сомнения до скорби. Отчего голос Его, стал похож на голос старика.

      Шуршание ступней выдало едва уловимое глазу движение. Подогнутые колени чуть распрямились, словно являли собой, оказавшуюся внезапно, хлипкой, стену, дрогнувшую под ударами слов:

      – Поверить они должны сами. Но как?

      – Откажись от Него.

      Фраза прозвучала просто и звонко, как пощечина. Послышался вздох сожаления, и мужчина продолжил, с трудом разлепив внезапно высохшие губы:

      – Народ не помнит вкус хлеба, когда видит зрелище. Он вспоминает его только тогда, когда голоден.

      – Я