Академия благих надежд. Игорь Дмитриев
жется, преимущество перед свободой духа народа, однако ставит этой последней непреодолимые преграды. Наоборот, меньшая степень гражданских свобод дает народному духу возможность развернуть все свои способности.
Предисловие
Данная работа представляет собой краткий очерк истории создания и функционирования Петербургской академии наук в XVIII столетии. Это был период, когда время для естественного, вытекающего из предшествующего культурного развития страны формирования научных и образовательных заведений еще не настало, но уже возникли условия, позволившие трансплантированным по указу императора научным и образовательным институтам («Минервенным храмам») уцелеть и даже засвидетельствовать известное процветание. Кроме того, как было отмечено А. Б. Каменским, «мы сегодня переживаем конец той эпохи, начало которой восходит как раз к „осьмнадцатому веку“»[3].
Поскольку истории Петербургской академии наук посвящено немало замечательных исследований, я рассмотрю эту историю в двух ракурсах: 1) отношение между научным сообществом и российской бюрократией и 2) эффективность научной деятельности Академии в указанный период. Выбор именно ранней истории Академии обусловлен тем, что начальный импульс является «наиболее долгоживущим, а время показало, что избранные Академией приоритеты оставались таковыми, почти без всяких изменений, без малого два столетия»[4]. Кроме того, происходящее в отечественной науке и образовании в XXI веке в некоторых отношениях аналогично (разумеется, не по своим конкретным проявлениям, но по некоторому структурному сущностному сходству) тому, что происходило с Академией в первые 70 лет ее истории, ибо принципы, положенные Петром I в основу организации Академии наук, определили те «особости» ее судьбы, которые в итоге стали ее историческими традициями. Об одной из них в 1911 году в речи, произнесенной в день открытия официальных торжеств, посвященных 200-летию со дня рождения М. В. Ломоносова, упомянул В. И. Вернадский, и слова его, увы, не потеряли своей актуальности: «Теперь, как и 150 лет назад, русским ученым приходится совершать свою национальную работу в самой неблагоприятной обстановке: в борьбе за возможность научной работы»[5].
Книга состоит из двух частей, написанных разными авторами: первая (И. С. Дмитриев) касается более событийной стороны, вторая (Н. И. Кузнецова) посвящена анализу ранней истории Петербургской академии наук в более общем ключе (с позиций философии и социологии науки и культурологии). Авторы не во всем сходятся в оценке феномена Академии, и это различие входит в замысел монографии.
Хотелось бы также выразить глубокую признательность Татьяне Михайловне Моисеевой, замечательному специалисту по истории российской науки и культуры XVIII века, много лет проработавшей в Музее М. В. Ломоносова, в том числе в качестве директора, а также ученым секретарем Ломоносовской комиссии Санкт-Петербургского научного центра Российской академии наук.
Стрельчатое окно в курной избе[6]
Все счастливые академии похожи друг на друга, каждая несчастливая несчастлива по-своему. Все смешалось в российской культуре и быте, когда царь Петр Алексеевич начал реформировать русскую жизнь и государство, делая это решительно и бесповоротно, как правило вопреки традициям, а иногда и здравому смыслу. «Надлежало, – по словам Н. М. Карамзина, – …свернуть голову закоренелому Рускому упрямству, чтобы сделать нас гибкими, способными учиться и перенимать»[7]. При Петре I была начата систематическая работа по подготовке отечественных кадров всевозможных специалистов, «начиная с „филозофских и дохтурских наук“ и до печного мастерства»[8]. 13 (24) января 1724 года была основана Петербургская академия наук, потом Академический университет, а при нем гимназия. Несколько ранее, в 1718 году, были созданы Кунсткамера, т. е. первый российский публичный научный музей, и Библиотека[9].
Рис. 1. Портрет Петра I. Художник Поль Деларош (1838). Hamburger Kunsthalle, Hamburg
Сам Петр I в юные годы волею случая был «отторгнут из дворцовой кремлевской среды… его воспитателями стали не московские попы и дьяки, а голландские матросы и плотники»[10], никакого систематического научного образования он не получил, а потому имел лишь весьма смутные, обрывочные представления о современной ему науке. «Дивно всякому было легко рассуждающему, где он и от кого тако умудрен был, понеже ни в какой школе, ни в какой академии не учился, – восклицал Феофан Прокопович. – Но академии были ему грады и страны, республики и монархии и дома царские, в которых гостем бывал; учители были ему, хотя и сами про то не ведали, и к нему приходящие послы, и гости, и его, его угощяющии, потентаты и управители»[11].
Действительно, уже в период Великого посольства (1697–1698)[12] Петр, побывав в Голландии,
Выражение К. Кобрина. Характеристика Петербурга как «окна в Европу» появляется в дневнике итальянского литератора графа Франческо Альгаротти (F. Algarotti; 1712–1764), который прибыл в составе британской делегации на свадьбу принцессы Анны Леопольдовны в июне 1739 года. Альгаротти жалуется на неудобства, с которыми приходится сталкиваться путешественникам в российской столице, отмечая, что Россия «лишь с недавнего времени сообщается с нами и как бы смотрит на нас через это петербургское окно (
Можно по-разному датировать основание Кунсткамеры и Библиотеки: либо 1714 годом, когда книги, натуралии и артифициалии царя были перевезены из Москвы в Петербург, размещены в одной из пристроек Летнего дворца, для организации «Императорской Библиотеки с Кунст и Натурал каморой», и начали демонстрироваться гостям Петра I, либо 1718 (или 1719) годом, когда после прибытия в столицу коллекции Рюйша проблема помещений для хранения книг и раритетов резко обострилась и царь повелел сенатору Петру Толстому подготовить конфискованный дом казненного в 1718 году боярина Александра Кикина («Кикины палаты») к приему и размещению коллекций (сначала Рюйша, а затем и тех, которые хранились в Летнем дворце). 30 июля 1718 года князю А. М. Черкасскому, надзиравшему в Петербурге за архитектурными и хозяйственными работами, указом Петра I было предписано: «Вещи, которые привезены из Голландии, надлежащие в Куншт Камору, обретающиеся ныне у господина архиатера доктора Арескина, положить для сохранения в описанном доме Александра Кикина, у реки Невы, с московской стороны, против Канец» (Летопись Кунсткамеры… С. 3–4). Если же рассматривать Кунсткамеру как первый
Впрочем, собрание Кунсткамеры с явным акцентом на «монстрах», при всей его околокультурной значимости, для XVIII столетия все же было шагом назад, причем даже не столько к
Петр пробыл в Западной Европе 1 год 5 месяцев и 16 дней. Подр. о Великом посольстве см.: