Соколиный остров. Александр Владимирович Токарев
словно в черную воду, но вода змеилась трещинами и становилась белесой от каждого удара. «Сантиметров пять будет, удержит…», – про себя что-то мурлыкал довольно Алексей, и на душе у него было прозрачно и тихо, как был прозрачен неподвижный воздух вокруг.
«На большую воду рано, – думалось Фомину. – На озеро надо, окуней подразнить».
Водохранилище тоже было во льду, но местами пятнилось черными дырами – промоинами. Там прели старые пеньки и трава на мелководьях – бывших заливных лугах. Дальше, к Волге, видно было, как гуляют нестесненно серые валы с пенящимися барашками. Вода была холодной даже на вид. С фарватера и судового хода еще слышалось рокотание дизельных движков.
К озеру надо было добираться на автобусе, в сторону города, от вылизанных ветрами утесов правобережья Волги, низинных перелесков и ельников левого берега к сосновым звонким борам лесного приволжья. Они, эти вечно гудящие боры, прятали в клюквенных болотинах и багульниках неглубокие междюнные озера, черные от торфяной воды. Над озерами высились песчаные бугры, где под ногами хрустел выбеленный мох-сфагнум, густо синели кусты гонобобеля. Но, несмотря на мелководье, в некоторых из озер, как писали послевоенные газеты, обитали когда-то щуки-топляки за тридцать килограммов весом…
Фомину верилось и не верилось в этих крокодилов на два пуда, но однажды сам видел, как матерая щука, сама чуть не с лодку, перепрыгнула через капроновую сеть-трехстенку, оставив после себя волну, качнувшую его ботник.
В озерах водился черный окунь, живший под низкими берегами, но в редких песчаных мелководьях жировал по осени другой – светлый полосатый горбач. Алексей сам ловил окуней не тяжелее двух килограммов с гаком, но слышал от местных, что бывают и до трех кило… Эти окуни брали только на своих мелких собратьев. Любую другую мелкую рыбешку давили лишь окуни с ладонь-полторы ладони, редко крупнее. Отворачивались горбачи и от искусственных обманок.
Времена пришли другие. На озерах били током недоумки из местных, для пропитания, и пришлые при должностях, так, для развлечения. И уже стали попадаться окуньки, состоящие, кажется, из одной головы, блестящих глаз и высохшего тела. Фомину приходилось забираться все дальше и дальше в боровую крепь, сторонясь накатанных дорог.
…Озеро было залито красным, и от этого света лед был прозрачно золотист и блестящ. Он потрескивал под ногами и едва заметно прогибался. Алексей забрал правее, в южную сторону. Под оранжево-зеленым густолесьем сосняка лед был толще, укрытый от настойчивого солнца.
У сухого камыша, впаянного в лед, Фомин пробил несколько лунок и, не отчерпывая ледовую кашу, торопясь, опустил блесенку в черную воду. Обманка белым мальком юркнула подо льдом в сторону и тут же была кем-то схвачена. Это стало ощутимо заметно по удару, от которого согнулся сторожок-кивок. Несогласная тяжесть осела в руке и толчками забилась на леске. Алексей выводил рыбину, как впервые, словно каждый раз, не веря происходящему, в забытой за лето новизне перволедья, первородья