Тяготение в кубе. Александр Эпиницкий

      Я взялся изложить эти события по просьбе и с разрешения её главных героев, типичных, ничего особенного не совершивших представителей нашего общества, которые, однако, друг в друге подразумевали некую неординарность. Почему именно меня они выбрали в качестве своего биографа, остается только гадать. Всему виной, видимо, воля случая, так же как преднамеренно случайны любые совпадения в этой истории.

      Библиотекарь

      Николай Львович Озноб состоял фондохранителем в отделе фундаментальной и научно-прикладной литературы библиотеки города N. Много лет назад он окончил Энский технологический институт, но, трезво оценив свои невысокие аналитические способности и убедив себя в отсутствии природных дарований, отказался строить научную карьеру. Однако порывать с наукой он не хотел и не мыслил себя вне неё. Как знать, похоже, судьба решила сыграть с ним злую шутку, обрекая его на беззаветную любовь к науке без каких-либо шансов на взаимность. Но он не роптал. Напротив, был даже счастлив, что ещё в юные годы осознал своё если не предназначение, то хотя бы призвание. Его светлую голову не посещали сомнения в правильности сделанного выбора. Впрочем, не посещали её и никакие новые научные идеи, несмотря на то, что вот уже без малого сорок лет эта голова находилась в центральном хранилище научных знаний библиотеки города N.

      Он любил засиживаться на работе допоздна. В последние годы часто оставался на ночь. По сути, библиотека стала его настоящим домом. Всю полноту жизни он ощущал только здесь – среди увлеченных читателей, лабиринта из уходящих в темноту длинных стеллажей, запаха живых книг, таинственной тишины, заполненной шуршанием страниц, перешептываниями и скрипом ручки о бумагу. С какой-то детской наивностью Озноб был убеждён в том, что лучшего места на свете быть не может, что этой необыкновенно притягательной атмосферой естественнонаучных знаний должен с любовью проникнуться не только человек с ученой степенью, но и каждый сюда входящий.

      Николай Львович лично принимал новые поступления. Какие-то публикации просматривал только по заголовкам, в иные заглядывал внимательней, знакомился с оглавлением и аннотациями. Наиболее интересные статьи старался прочитывать целиком. Читал он много. Но, как у большинства любителей чтения, это не подвигло его к написанию чего-то своего. По мере возможности, он изучал также то, чем интересовались читатели. Это было не сложно. С годами посетителей становилось всё меньше. Были это в основном студенты, которые, как правило, заказывали одно и то же, т.е. то, что было рекомендовано профессорами и входило в обязательную программу образования.

      Однако пару лет назад в отделе стал часто появляться один молодой человек, который не то чтобы привлёк внимание, а, скорее, озадачил Николая Львовича. Он просил очень редкие научные работы из разряда стоящих на полках с условной надписью «прочее». К ним практически никто не обращался, и найти их было не просто. Многие даже не упоминались в текущих описях и каталогах. В хранилищах места было много. За долгие годы редко, но всё же бывали случаи, когда какие-то новые поступления привозили и складировали без должного учета, в надежде на то, что в своё время появятся средства и дойдут руки и до них. Кроме того, библиотека Энска была в некотором роде уникальной. В сорок первом в ходе эвакуации сюда успели перевезти часть фондов из Москвы и Ленинграда. Что-то потом вернули, но основная масса, прежде всего, довоенный архив с диссертациями и другими научными работами, так и осталась в ней храниться.

      По большей части то, что просил юноша, были безвестные авторы, в целом развивавшие некие антинаучные и ничем не подтвержденные теории. Было непонятно, откуда он знал про существование всех этих псевдоученых, какой картотекой пользовался. Случалось, он заказывал авторефераты диссертаций 20-х и 30-х годов прошлого века, поскольку полные тексты самих диссертаций найти не было уже никакой возможности. Видимо, для юноши даже эти трех-, пятистраничные крохи представляли какую-то особую ценность, и хотя бы в таком сжатом виде восполняли его желание узнать содержание этих навсегда канувших в лету научных работ.

      Николай Львович сам не заметил, как страстно увлекся предметом поиска молодого исследователя. Он оставил многие привычные занятия, приободрился и даже несколько помолодел. Он жадно прочитывал всё, что заказывал юноша. Это были преимущественно труды по математике, космологии, теоретической физике и теоретической астрофизике. Он также выяснил, что в соседнем отделе молодой человек проводит изыскания по философии, психологии и истории. Озноб пытался из всего этого составить что-то похожее на систему, но пока не пришел ни к какому однозначному выводу. Впрочем, в чём он был первое время твердо убежден, так это в том, что «всё это чушь и абсурд, полная ерунда и бред сумасшедших для любителей фантастики и еретической альтернативы».

      Нужно отметить, что Озноб не отрицал многогранность творческого подхода. При этом, будучи консерватором по натуре, он признавал только проверенный временем академизм и системную последовательность в науке. С излишней неординарностью он готов был смириться лишь после того, как её принимало всё научное сообщество. По доброй