Битва под Острой Брамой. Андрей Лютых
в казне.
От этой беззаботной болтовни поручика исчезло напряжение, сковавшее Княжнина при встрече с Игельстромом. В самом деле, в день приезда нет нужды донимать кого-то собственным служебным рвением. Лучше всего просто следовать за этим легким в общении молодым человеком.
Получив жалование, следовало подумать о квартире. Вещи все еще оставались в обжитом за время пути возке. Андрюха был приучен обо всем докладывать коротко и ясно, и это у него получалось, но в конце теперешнего доклада голос у мальчишки дрогнул от обиды. Андрюха, конечно, надеялся, что его барин теперь задаст этому раздутому Мартину и квартира в доме доброй пани Гражины будет отвоевана, но при этом понимал, что не его это дело – решать, как Дмитрию Сергеевичу в этих обстоятельствах поступить.
Вот и поручик Протазанов подтвердил, что с мажордомом Мартином лучше не связываться. Старший лакей Игельстрома следует за ним еще из Лифляндии, откуда Осип Андреевич (а на самом деле Отто Генрих) родом. Тем более что никакого затруднения с квартирой для господина Княжнина не будет. Он поселится здесь же, во дворце, по соседству с самим Протазановым, и тратить на квартиру деньги из только что полученного Княжниным третного[5] жалования нет нужды – эти комнаты в правом крыле специально отведены посольству.
Даже не взглянув на свою будущую комнату, неприхотливый сибиряк Княжнин сказал, что это его вполне устраивает. Андрюхе и Селифану поручено было обустраиваться на новой квартире, а заодно уничтожить все оставшиеся съестные припасы. По поводу того, где отобедать самому Дмитрию Сергеевичу, Протазанов предложил на выбор два варианта: можно было начать знакомства и сделать визит к кому-нибудь из здешней знати, где держат «открытый стол», а можно было отправиться в ресторацию – Протазанов, конечно, знал места, где отменная кухня. Княжнин, не колеблясь, выбрал второй вариант, причем попросил, чтобы заведение было людное. Все же не следовало забывать и о службе: можно было воспользоваться случаем, чтобы для начала просто присмотреться и послушать, о чем говорят в Варшаве за кружкой пива. К тому же карманы отяжеляла звонкая монета. Получать денежное содержание за границами империи оказалось куда как выгоднее: жалование выдавалось не ассигнациями, а серебром, и половина польскими злотыми – около семи злотых за рубль.
Княжнину показалось, что Протазанов был рад его выбору. Вот и хорошо.
По дороге в шинок Протазанов сразу подтвердил то, что Княжнину показалось по некоторым внешним признакам:
– Видел, с каким лицом вы проводили Игельстрома. Признаюсь, мне этот наш лифляндец тоже малоприятен, да и не только мне. Вот Сиверс был ему не чета, сразу видно – государственный муж, всякий магнат перед ним заискивал. Хотя тоже из голштинцев.
– Ну, теперь, через пятьдесят лет после Петра, – сие не важно. Вот кочевники, среди коих мне довелось послужить, – инородцы, а лифляндец теперь почти все равно что природный русский.
– Не скажите. По мне, и поляк, и литвин – совсем иные люди. Разве
Жалование в тогдашней российской армии выплачивалось 3 раза в год за 4 месяца, или «треть».