Оборванные струны. Николай Зорин
двух раз в неделю, потому что с некоторых пор стала заядлой киноманкой и потому что мне нравятся именно такие маленькие магазинчики. Разве могла я ожидать подвоха? Просто наведалась в магазин DVD, в «мой» магазин, чтобы проверить, не появилось ли чего-нибудь свеженького, направилась к стенду с новинками… Появилось, еще как появилось!
Мой взгляд намертво приклеился к лицу на обложке. Хочу отвести и не могу. Как называется фильм, в котором я сыграла главную роль, кто режиссер? Шаги прошли совсем близко, за моей спиной, остановились. Я слышу чужое дыхание, пугаюсь, что этот человек сейчас увидит меня на обложке диска, и наконец заставляю себя оторвать взгляд. Становится немного легче, но опасность не прошла, надо что-то делать. Воровским движением снимаю с полки диск, прячу под куртку и оглядываюсь на того, кто стоит у меня за спиной. Мужчина. Он мне подмигивает. Наверное, решил, что я совершаю мелкое воровство, наверное, и сам на такое способен. Не знаю зачем, я ему тоже подмигиваю и направляюсь к кассе. Диск кладу лицевой стороной вниз, чтобы продавец ничего не заметила, расплачиваюсь и буквально выскакиваю из магазина. Вряд ли когда-нибудь еще сюда приду. Как жаль! А впрочем… Мысли начинают путаться, возникает странное ощущение: смесь какого-то щекочущего любопытства и ужаса, как бывает, когда прыгаешь вниз в темноте и не знаешь, далеко ли до земли.
Почти бегом возвращаюсь домой, совсем позабыв, куда и зачем шла, закрываю дверь на все замки, задергиваю шторы и только после этих, в сущности, совершенно ненужных мер предосторожности – с некоторых пор я живу одна и никто ко мне в гости не приходит – ставлю диск.
Мои слова заглушает лай собаки, и я не могу разобрать ни звука. О чем я говорю, прежде чем выстрелить? Черно-пегий спаниель мечется по поляне, похоже, пытается предотвратить убийство… Я напрягаю слух, чтобы расслышать, – и не могу. Перекручиваю на начало сцены, снова вслушиваюсь – ничего. А дальше следует выстрел. Я стреляю в человека, в мужчину. Кто он такой? Я не знаю его.
Лента называется «Эпилог», так написано на обложке. Там, в магазине, я не смогла прочитать название – перевести взгляд чуть ниже, под картинку, под свое лицо. В фильме почти нет сюжета, да и длится-то он от силы минут семь. Да и вовсе это не кино в обычном понимании – просто любительская съемка. Документальная съемка, когда устанавливают камеру и она сама снимает все подряд. Мужчина и женщина – я и незнакомый мне человек – приехали на пикник, чтобы отпраздновать день рождения, его день рождения. Поляна в лесу, посреди – стол, накрытый белой нарядной скатертью, уставленный совсем не характерными для пикника закусками и напитками: какие-то, на вид очень вкусные, салаты в вазочках, огромный омар, еще что-то, мне абсолютно неизвестное, коньяк, шампанское и какое-то вино. На краю стола пачка сигарет и пепельница – она меня почему-то смущает, что-то в ней ненормальное… А впрочем, все это есть ненормальность. Я и этот незнакомый мужчина (по фильму получается, что он мой муж) отмечают семейное торжество. Рядом крутится собака. Мужчина смеется, я тоже смеюсь, собака дружелюбно поскуливает. Я поднимаюсь, чтобы произнести очередной тост, – и тут…
Я не понимаю, почему убиваю его, о чем я говорю, перед тем как выстрелить. Спаниель в отчаянии ужаса мечется по поляне с невыносимым лаем. Почему он не бросился на меня, не выбил из рук пистолет, не предотвратил убийство? Я видела в кино, как собаки не раз проделывали такие штуки и тем спасали жизни.
Документальная съемка. Все это было на самом деле. Этого быть не могло! Я никогда не убивала. Я не могла убить. Да я и не знаю этого человека!
Я не знаю его. Не знаю, никогда в жизни не видела. Я отчаянно цепляюсь за эту мысль: невозможно ведь убить человека, которого не знаешь, значит, и не убивала…
Чушь собачья! Как будто я могла бы убить того, кого знала!
Документальная съемка… Съемка убийства, настоящего убийства, где я в главной роли… Да нет, ни о какой роли речи не идет – это не роль, а зафиксированное преступление. Я – убийца. О господи!
Разбитый стакан, под ногами мокро, и голос нежный, ласковый шепчет: ничего, ничего, да вот она уже и приходит в себя, и новые ласковые голоса, хором: ах, как ты нас напугала! – и далее обморок.
Никакого стакана, никакого обморока, никаких голосов – я одна, и помочь мне совершенно некому. Вот уже почти год совершенно одна: муж от меня ушел к другой женщине, подруга со мной раздружилась, близкие отвернулись: говорят, ты так изменилась, теперь совсем другой человек. Я стала им чужой, для всех чужой, когда обрела новую жизнь. Обновленная, я им не понравилась. Да еще это внезапное увлечение кинематографом.
Обморок мне не светит: кто же из него меня вытащит? Сочувствие мне теперь не полагается: я больше не больна. Разбирайся сама как знаешь.
Да как же тут разберешься?
Я ведь просто зашла в магазин, в «мой» магазин, в котором бываю не реже двух раз в неделю.
Я просто хотела купить новый диск… А стала убийцей. Вернее, узнала, что являюсь убийцей.
Нет, это невозможно! Никогда не поверю в это. И пусть мне предъявят еще тысячу доказательств, все равно не поверю. Нужно успокоиться и попытаться опровергнуть, привести собственные