STNM. Часть «Та». Янис Ником
было бы спутать с мужчиной, равно как и с женщиной. Вылитый бесполый герой аниме.
– Не сегодня, Джум-джи. Вот правда. Я не в настроении, — как от бездомной дворняги отмахнулся Янис. И Джуманджи, следуя команде, отключается. Он садится на стул, обмякает, сдувается, а глаза наполняются той самой пеленой за решеткой. Джуманджи – единственный, кто всегда сидит у окна. Он всегда смотрит в окно и день изо дня ожидает собеседника, точнее быть, слушателя. Любого, кто добровольно подойдет к окну и не выключит его трансляцию мыслей своим отказом от беседы. Порой, он кидает игральные кости себе под ноги – старожилы считают, что это к дождю, когда же он в отполированных туфлях – говорят, тоже к дождю. В принципе, он сам как человек-дождь, что бы он ни сделал — трактуют к плохой погоде.
Мало того, что Янис был напряжен и раздражен, он был еще и опечален. Он ожидал, что туман уйдет. Говорят, туман уходит у тех, кого скоро выпустят. Его же должны были выпустить, отвести на комиссию, задать несколько вопросов, вынести вердикт и освободить. Но пелена не исчезла. Никто не приходил за ним. Все текло как обычно, слишком медленно, чтобы не заметить.
Врачи даже не вспомнили о его существовании, когда раздавали таблетки. Он будто был призраком. Никто его не слышал. Может быть, его не хотели выписывать, может, никто не знал о том, что он вышел с овощной грядки, а может быть, никому не было ни дела, ни причин до него. Психи слишком много о себе думают, особенно те, кто считает, что не болен, впрочем, у них же острее всех развивается паранойя.
Янис смотрел, как очередь из больных рассасывалась, разбредалась по разным углам, разглядывая нынешний рацион лекарственного беспредела в своих вытянутых ручках, как толпа попрошаек. Там же в углах, где медбрат, словно стена ограничивал собой периферийную границу зрения, вовсю начиналась потасовка. Кто-то сразу засовывал в рот, кто-то ныкал, кто-то обменивался, кто-то выбивал из других именно «свои» желаемые колеса. За спинкой облысевшего дивана, Руса нагло отбирала у какого-то хлюпика громоздкие пилюли, глядя на которые хочешь, не хочешь, обеспокоишься о проходе и выходе. Он жалобно поскуливал и неловко двигал маленькими ступнями, пока она сидела на нем. Янис потерял их из виду, когда Руса воткнула два пальца в оба глаза бедолаге и они скрылись за диваном. Как, впрочем, и интерес к ним. Дальше Яниса увлекла структура – он увлечённо вычерчивал в голове прогнозируемую карту трещин на потолке, отталкиваясь от нынешних.
– Зелененькую хочешь? Уж очень нежно раскрашивается после нее весь мир в мой любимый, сиреневый, — раскрыла ладошку Руса над разинувшим, беззубым ртом жертвы и протянула мимо проходящему Янису, — к тому же, с ней у меня ощущение, что я не шагаю, а взлетаю на качелях. Каждый шаг захватывает дух.
Жадными глазами заваленный хлюпик проводил руку Русы и громко сглотнул, его кадык исчез за воротом наглухо застегнутой рубашки. Ладошка Русы была как будто в конфетти. Разноцветные и такие манящие. Даже формой отличались. Его организм помнил и жаждал их. Он знал это приятное чувство провала в сгусток отсутствия, беззаботной фальшивости, болотистого ускользания, утаивания правды, реальности, высокой плотности пустоты, нехватки чего-то