Черный Леопард, Рыжий Волк. Марлон Джеймс
проклятие на проклятие. Эта женщина ведьма? Умеет ли она снимать проклятия, вышедшие из лона? Или она просто собирает их тут?
Не могу описать выражение его лица. Только дед мой все время, целый день смотрел на меня так же в день, когда я ушел.
– Быть дураком – это тоже проклятие, – выговорил Кава.
А вот еще что я увидел, ведь пробыл там две луны.
Леопард не спал в доме на полу, даже в человечьем облике. Каждый вечер он взбирался повыше на дерево и засыпал между двумя ветвями. Во сне обращался в человека – я видел это – и никогда не падал. Были, однако, ночи, когда он убегал далеко-далеко. В одну ночь стояла полная луна: 28 дней как я покинул Ку. Я выждал, пока Леопард будет отсутствовать подольше, и проследил его запах. На четвереньках прополз по веткам, сгибавшимся к северу, скатился с веток, торчавших на юг, и побежал по ветвям, протянувшимся плоско с востока на запад, как по дороге.
Когда я отыскал его, он только что втащил зажатое в зубах между ветками, и никогда голова его не выглядела мощнее. Антилопа. Он убил ее лапой, которая все еще сжимала ей горло. Воздух сделался тяжел от свежей дичи. Зверь вгрызся в ляжку правой ноги и оторвал ее, пробираясь к более нежному мясу на животе. Кровь залила ему нос. Леопард рвал кусок за куском, жевал и быстро заглатывал, как крокодил. Тушка едва не выскользнула из его лап, когда он увидел меня, и мы так долго глядели друг на друга, что я было подумал, уж не другой ли это леопард. Зубы его рвали розовое мясо, но глаз своих он с меня не сводил.
Ночью ведьма поднялась в верхнюю хижину, домик без дверей. Я был уверен, что она пробралась через люк в крыше, и хотел сам убедиться в этом. Леопард ушел приканчивать остатки антилопы. Туман сделался гуще: я не видел ступни своих ног.
– Вот уж чему быть, того не миновать, – донесся ее голос.
Я вздрогнул, но никого ни впереди, ни сзади не было.
– Можешь заходить, – приглашал голос.
Двери у домика не было.
– У тебя двери нет, – ляпнул я.
– У тебя глаз нет, – отозвалась она.
Я закрыл глаза, открыл, но стена оставалась стеной.
– Шагай, – позвала она.
– Так ведь нет же…
– Шагай!
Я понимал, что намерен прошибить эту стену, и клял ее и младенца, что, видать, все еще сосет ее грудь, потому как и не младенец он вовсе, а кровосос обэйфо[16], у кого свет исходит из подмышек и задницы. Закрыв глаза, я шагнул. Два шага, три шага, четыре – и никакая стена меня по лбу не ударила. Когда открыл глаза, ноги мои уже в комнате были. Она оказалась куда больше, чем мне представлялось, но меньше, чем в хижине под ней. На деревянном полу, резном повсюду, значились, как теперь я понимал, метки, заклятья, заклинания, проклятия.
– Ведьма, – выговорил я.
– Я Сангома.
– Похоже на ведьму-знахарку.
– Ты многих ведьм знаешь? – спросила она.
– Знаю, что ты пахнешь ведьмачкой.
– Kuyi re nize sasayi.
– Я не сирота в мире этом.
– Но ты живешь жизнью мальчика, кого не признает ни один мужчина.
Персонаж западноафриканской мифологии, вампир, способный принимать облик не только зверя, но и любого человека. Вечно голодный, пожирает все, что попадется, в том числе животных и людей.