На станции. Николай Гарин-Михайловский

      Ясное утро подымалось над безбрежною болотистою равниною. В лучах утреннего солнца таяли последние следы тумана и ярко отсвечивались окна одиноко высящейся станции 4 класса. В то время, как передний фасад здания вместе с чисто подметённой платформой скрывались ещё в тени, задний был весь залит солнцем.

      Кобрян проснулся, и мысль, ясная, как тот луч, который весело пробивался сквозь щель его ставни, мысль, что он уже две недели начальником станции, заставила его бодро вскочить и сесть на кровать. Да, это не сон!

      Это он, Кобрян, хозяин этой маленькой красивой станции. Эти три комнаты, чистенькие и весёленькие, принадлежат ему.

      Кобрян сладко потянулся и начал одеваться. В сапогах, в одном нижнем белье, подошёл он к зеркалу и с удовольствием увидел в нём своё красивое, немного нахальное лицо, свои соколиные глаза, глаза чёрные, гордые, с выражением воли и какой-то дикости.

      Кобрян самодовольно вспомнил, что одна городская барышня назвала его глаза иголочками.

      «Насквозь!» – прищурился Кобрян и улыбнулся.

      Ряд здоровых, красивых зубов сверкнул в зеркале.

      Он оделся, напился чаю, надел перед зеркалом слегка на бок свою красивую фуражку, небрежно спустил из-под козырька волной прядь своих чёрных, густых волос и не спета вышел на платформу.

      «Да, вот говорили, что он, Кобрян, не сумеет держать себя на высоте своего нового положения» – подумал Кобрян, и задетое самолюбие вдруг заговорило в нём.

      «Разве он, Кобрян, по опыту не знает, как ездят на своих начальниках! Разве он это знает для того, чтобы на нём в свою очередь ездили? Ха-ха! пусть кто хочет попробует покататься на нём!»

      Кобрян оглянулся направо, налево, точно высматривая охотника потягаться с ним, засунул руки в карманы и тихо, не спеша, с видом человека, который не станет спрашивать у людей, что и как ему делать, пошёл по платформе.

      Вся его самодовольная фигура, загнутые фертом руки, особенная манера отворачивать при ходьбе ноги, рассматривание на ходу своих сапог – всё, как будто умышленно, бросало вызов, подмывало окружающих.

      – Фу-ты, ну-ты – ножки гнуты! – проговорил вполголоса маленький бедный телеграфист, стоя у окна дежурной.

      Молодая телеграфистка, сидевшая у того же окна, не выдержала и фыркнула.

      Кобрян поднял голову.

      Телеграфист уже успел принять снова невинный вид и своими подслеповатыми глазами смотрел без выражения мимо Кобряна на расстилавшееся перед станцией болото.

      Кобрян прищурился и как только мог надменно сказал:

      – Г-н телеграфист, не угодно ли вам взять окно на крючок?

      – Ветра нет, – нерешительно было запнулся телеграфист.

      – Не угодно ли вам взять на крючок, когда вам говорят?! – рявкнул Кобрян.

      И сразу, вдруг освирепев, Кобрян уставился дикими, налившимися глазами в маленького телеграфиста.

      – Так их, так, – самодовольно прошептал отец Кобряна, тут же на платформе чинивший рыбацкую сеть.

      Телеграфист сконфуженно, нехотя надел крючок.