В ловушке. Матильда Старр
ить. Одна, теперь совсем одна. Когда пришло это известие, она, кажется, даже не плакала. По-настоящему осознание беды накрыло намного позже. Сегодня, на похоронах. И все то, что копилось внутри, вылилось бурным потоком слез. Горьких, безудержных, выворачивающих душу.
И слишком поздних, а потому – бесполезных.
Ее семья погибла в автомобильной аварии. Мама, отец, младший брат… Вроде бы что-то случилось с тормозами. Полицейские пытались ей объяснить, но едва ли она поняла. Они говорили, говорили, и еще больше спрашивали. Она отвечала, и тут же забывала. Все проваливалось в какую-то вязкую пустоту, в тоскливое отупение.
Она тоже должна была быть в той машине, но не поехала.
Они тогда поссорились. Крепко поссорились. Всегда спокойный и понимающий отец даже сказал что-то грубое, сейчас она уже не вспомнит – что. Мама посмотрела укоризненно, и Андрюха, который никогда не вмешивался в конфликты старших, неодобрительно покачал головой: «Ну ты, Сашка, даешь!»
А потом они уехали.
И теперь помириться уже невозможно. Получается, что поссорились навсегда. И это «навсегда» глухой болью отдавалось где-то внутри.
Последние дни прошли, как в тумане. Похороны, поминки в кафе и скорбные речи. Ужасная трагедия… Такие молодые… Жить, да жить…
Мамины подруги, компаньоны и приятели отца, родители Андрюхиных одноклассников. Все ошарашенные, растерянные. К такому никто не был готов. И меньше всех была готова Александра.
Дверь в комнату приоткрылась, Александра неохотно обернулась: кого там еще принесло? Она едва дождалась, когда закончится прощание, не в силах больше выдерживать скорбные речи и сочувствующие взгляды. И отправилась домой одна. Отделалась ото всех, кто хотел разделить с ней горе. Какая нелепость! Что толку делить горе, если меньше его от этого не становится?
Находиться рядом с другими было тяжело. Каждое слово давалось с таким трудом, будто бы она не произносила его, а выбивала на камне. Ей надо было побыть одной.
И вот даже этой возможности ее лишили. На пороге стоял Константин Павлович. Друг семьи. Один из компаньонов отца. Впервые он появился в их доме, когда Александра была совсем девчонкой, училась в старших классах. И стал регулярно захаживать. Тогда он казался ей чертовски взрослым. Сейчас уже не кажется. На сколько лет он ее старше, на десять? Или немного больше?
Теперешней Александре и в голову не пришло бы называть кого-то из его ровесников по имени-отчеству. Но к нему это не относилось. То ли дело тут в детской привычке, то ли в том, что сам он выглядел слишком суровым и серьезным, но для Александры он так и остался Константином Павловичем.
– Аля, ты одна? – хмуро спросил он.
И что-то екнуло у нее внутри. Аля… Так называл ее только он. Родители, друзья, знакомые – все звали Сашкой. Или Санькой.
Не дожидаясь приглашения, Константин Павлович шагнул в комнату и недовольно отчеканил:
– Дверь в дом не заперта. Нельзя же так!
Он что, на нее сердится? Еще и отчитывает? Это было совершенно неожиданно. И странно. В последние дни с Александрой все разговаривали мягко и сочувствующе, будто с неизлечимо больной.
Суровый тон внезапно вывел из оцепенения, в котором она пребывала. Впрочем, лучше не стало.
– Вам-то какое дело? – вяло огрызнулась Александра. – Я вас в гости не звала.
Константин Павлович с подозрением прищурился, явно пропуская мимо ушей ее ответ. Потом решительно прошел дальше, поставил стул напротив Александры, сел и взял ее холодные пальцы в свои горячие ладони.
– Аля, ты что… пьяна?
Она мотнула головой:
– Нет. Я вообще не пила. Только корвалол. А потом еще что-то такое, успокоительное…
А ведь и правда. Это бездумное оцепенение – не что иное, как следствие сумасшедшего количества капель, которое влили в нее сердобольные мамины подруги. И когда действие лекарства закончится, все вернется: острая боль, а с ней – невозможное, непереносимое чувство вины.
– Аля, послушай меня, – ворвался в такое временное и хрупкое спокойствие голос Константина Павловича. – Я понимаю, как тебе сейчас трудно.
Понимает? Вот это вряд ли. Она горько усмехнулась. Если бы действительно хоть немного понимал, оставил бы ее в покое.
– Скажи, ты должны была быть в той машине? Должна была ехать вместе с ними?
И он туда же. Как же она устала и измучилась отвечать на эти два вопроса полицейским, или кто они там. Потому что каждый раз ответ отдавался болью в груди.
Да, должна была находиться в той машине. Да, должна была ехать. Традиция в их семье такая: закрывать дачный сезон в сентябре, когда холод только начинал выгонять из летнего домика его обитателей. Еще одна возможность провести время вместе, с семьей.
Резануло отчаяньем и болью, такой острой, что нечем стало дышать. И эта боль выплеснулась гневом на непрошеного гостя и утешителя:
– А вы что, теперь тоже в полиции служите? Вам-то какое дело?!
Гнев