Смерть на охоте. Кэролайн Данфорд
енькая Эффи!» – писал мой младший братик безупречным почерком, с бойкостью и усердием, которые можно было объяснить лишь деревенской скукой.
«Огромное-преогромное спасибо тебе за деревянных солдатиков! Играл сегодня с ними весь день. Матушка сказала, ты меня так избалуешь – мол, надо было подождать хотя бы до моего дня рождения, а то и до Рождества. Иногда она бывает ужасной злюкой!
Я в восторге от твоего письма. Как же тебе повезло с приключениями! Два убийства! Один арест! Разоблаченный преступник! А твоя жизнь и женская честь столько раз подвергались опасности! Матушка чуть в обморок не упала, когда я читал ей вслух твой увлекательный рассказ. Наша помощница по хозяйству тогда подпалила куриные перья и хотела сунуть их ей под нос, чтобы привести в чувство. Жуть какой переполох наделала!
В адресе я указал твое nom de guerre[1], чтобы не выдать истинную личность. Для пущей секретности пишу тебе под кроватью. Матушка сказала, я должен обязательно написать и поблагодарить за солдатиков, но ни в коем случае не поощрять тебя в твоих безрассудных эскападах. Так и сказала. Она по тебе скучает и надеется, что ты скоро вернешься домой. Еще она велела спросить, почему ты больше не пишешь о своих делах так подробно, как в прошедшем феврале. Говорит, удостаиваешь нас теперь парой строчек, и это даже нельзя назвать письмами.
Те деньги, что ты прислала на прошлой неделе, матушка отдала мистеру Буллингу, мяснику, которому мы сильно задолжали. Он был ужасно груб с ней, зато теперь у нас опять есть к чаю бутерброды с колбасой. Бесси и Тагги нагуливают жирок день ото дня, но отправлять их под нож пока рано. А когда придет время, будет до чертиков жалко их зарезать и съесть. Ну почему колбасу делают из свиней? Тагги – тот ещё сорванец, все время норовит удрать из своего загончика, а однажды матушка гонялась за ним по всему двору, чтобы вернуть обратно. Во всех этих своих черных юбках она была похожа на исполинскую ворону и выглядела, как она сама сказала бы, до безобразия неприлично.
Я скучаю по папе. И матушка тоже скучает. Жизнь, оказывается, не такая уж веселая штука, правда, Эффи?
Ну да ничего, у меня уже есть куча мыслей в голове обо всяких коммерческих предприятиях, а когда я стану большим и разбогатею, сразу куплю нам целую дюжину домов побольше Стэплфорд-Холла – и мы заживем припеваючи. К сожалению, матушка твердо вознамерилась сначала отправить меня в школу и пока не позволяет открыть собственное прибыльное дело, так что с покупкой домов придется подождать. Еще одно огорчение – дедушка до сих пор не прислал нам ни единого пенни. Матушка все пишет ему и пишет, но ответов не получает. Хотя, если бы он злился на папу, то сейчас-то должен был бы ответить, да? Вот будь у меня дети, я бы никогда не выгнал их из дому, что бы они ни натворили. Ну, то есть бывает, конечно, люди творят прям ужас что такое, – тогда бы, наверно, выгнал. Но я не могу себе представить, чтобы матушка или папа сделали что-нибудь совсем уж дурное. А ты?
Береги себя, Эффи. С твоих слов, мистер Бертрам вроде бы ничего так, вполне положительный. Может, тебе рассказать ему правду о том, кто ты на самом деле? Когда повесят его брата, он унаследует титул, а ты так часто пишешь об этом мистере Бертраме, что я подумал – отчего бы вам не пожениться? Для сестры ты очень даже хорошенькая, и волосы у тебя каштановые, красивые-прекрасивые.
Твой любящий брат,
малыш Джо.
P.S. Что такое «женская честь»? Матушка постоянно о ней поминает, но, когда я спрашиваю, отказывается объяснять».
Я сложила письмо, засунула его за корсаж и поудобнее устроилась на ступеньке. Письмо я носила с собой уже много дней и часто его перечитывала – малыш Джо как будто переносил меня своими строчками в более счастливые время и место. При этом я, конечно, сильно рисковала – то, что было написано в послании брата, могло выдать меня с головой.
Мы отчаянно нуждались в деньгах, и я нашла работу, унизительную для девушки моего происхождения, так что, если бы кто-то из нанимателей или сослуживцев ненароком раскрыл истинное имя некой Эфимии Сент-Джон, мне бы так или иначе пришлось покинуть Стэплфорд-Холл во спасение фамильной гордости (матушкиной) и ради соблюдения общественных приличий (которые меня лично, надо сказать, не слишком-то заботили). В результате овдовевшая мать, мой младший брат и я снова оказались бы на грани нищеты. У нас были родственники среди высшей аристократии, однако по неким личным мотивам они от нас отвернулись.
Я вздохнула и в очередной раз удостоверилась, что письмо на месте и никуда не денется. Матушка жаловалась на слишком короткие весточки от меня, но тому имелись уважительные причины – к примеру, ведро мыльной воды, стоявшее сейчас рядом со мной, и белая наколка горничной на моей голове.
Было 8 августа 1910 года, и многое в этом мире шло на лад. Пессимисты прикусили языки, стыдливо потупившись, когда земной шар проскочил целым и невредимым через хвост кометы Галлея. Король Георг V благополучно взошел на трон. Поговаривали, что испытательные полеты на аппаратах с двигателями вот-вот достигнут окончательного успеха – это, дескать, вопрос лишь нескольких месяцев, – а в том крошечном уголке
Вымышленное имя (