Летний театр. Влас Дорошевич
рает.
Мы знали почти покойного лично.
Почти покойный был лакейского происхождения.
В самом деле! Петербург удивительно эволюционировал.
Много лет тому назад – тогда Рауль де Гинсбург еще не был маркизом[2]! – один знаменитый русский композитор посетил «Аркадию» [3].
Рауль, разумеется, моментально подбежал к великому человеку, наговорил ему с три короба о своем театре, о труппе.
– Да сам-то вы кто? – спросил знаменитый композитор.
– Moi?[4]
Будущий маркиз принял величественную позу.
– Je suis un tragedien, maître![5] – отвечал он скромно. Гинсбург и не то еще мог сказать.
Но все-таки Рауль имел некоторое основание сказать, что он «tragedien».
Все-таки он, хоть строил рожи на сцене, изображая Наполеона, Виктора Гюго, Шарля Гуно, зулусского короля Цетевайо[6].
А теперешнему петербургскому летнему антрепренеру пришлось бы ответить на вопрос: «Да вы-то сам кто такой?»
– Помилте, ваше сиясь! Ужели не изволите припомнить? Неоднократно вам и не в одном ресторанте услужал!
Наивный провинциал, попав в Петербург, я первым долгом пожелал веселиться и начал ездить по увеселительным садам. Наивность!
– Ну, а скажите, пожалуйста, антрепренер этого театра – он кто? Вероятно, бывший артист?
Мой Вергилий, из петербуржцев[7], посмотрел на меня с удивлением:
– Какой артист? Просто был лакеем, а теперь держит театр!
Поехали в другой сад:
– А здесь кто антрепренером?
– Тоже бывший лакей!
Поехали в третий, на бенефис антрепренера. Овации, подношения, речи…
– Ну, уж этот-то наверное…
Мой Вергилий смотрел на торжество, иронически улыбаясь:
– Каков подлец! Еще три года меня на целковый обсчитал, а теперь, смотрите, какие овации! Обругать бы тебя, каналью, чтобы не обсчитывал! А тебе – речи!
Поехали в четвертый сад.
– Ну, тут-то, надеюсь, театр артист держит?
– Ах, мой друг, разве можно такие наивные вопросы вслух задавать? Даже неловко с вами! Ну, какой же артист нынче летний театр держать станет? Это дело лакейское!
В конце концов, я даже возопил:
– Да что же у вас неужели, действительно, только одни лакеи летние театры держат?
– Нет, есть один и не лакей.
И он рассказал мне об одном исключении, выгодно выделяющемся среди этого лакейского правила.
Блестящее исключение из летних петербургских антрепренеров никогда не было лакеем. Оно занималось прежде тем, что рассказывало сценки по портерным, иногда возвышаясь даже до игры в балаганах! Затем неожиданно получило большую сумму денег и стало держать театр.
Таким образом, и среди петербургских летних антрепренеров есть исключение.
Но ведь оно одно!
Остальные, все как на подбор, из бывших лакеев.
Это завелось сравнительно недавно.
Прежде Петербург летом увеселяли бывшие артисты: Лентовский, покойный Сетов[8], хоть бы тот же Рауль Гинсбург.
Потом уже появился спрос на лакея.
И спрос до того сильный, что даже премудрая г-жа Неметти[9] сдалась и уступила свое место какому-то господину, который на вопросы:
– Какое общественное положение занимали раньше?
Отвечает, говорят:
– Официальное!
Потому что бедняга путает официальное с «официантским». Конечно, по неграмотности!
Дело летнего увеселения петербуржцев стало таким образом делом исключительно лакейским. Никто, оказывается, так не может развеселить петербуржца, как лакей.
И это доказывается цифрами. Прежние антрепренеры, из артистов, иногда наживались, как г-жа Неметти и маркиз Гинсбург, но чаше прогорали, как Лентовский и Сетов. Антрепренеры из лакеев наживаются все сплошь, и никто никогда не слыхал о крахе антрепренера из лакеев.
Таково положение дел.
А впрочем, всякий город имеет таких антрепренеров, каких он заслуживает.
Это совершенно естественно и нормально, что в Петербурге успех имеют именно антрепренеры из лакеев.
Ни одна профессия в Петербурге вообще так хорошо не оплачивается, как лакейская.
И мне не в одной театральной среде приходилось слыхать, что успех имеют только лакеи.
Мне приходилось видеть людей, приезжавших сюда с верными делами и уезжавших с отчаянием:
– Проиграл! Мой друг, я не умею холопствовать, бегать, кланяться, подкуривать, льстить, лакействовать!
Я
Я – трагик, метр!