Вишневый caд. Влас Дорошевич
нь любит произведения А.П. Чехова, не признает в нем драматурга.
– Но чеховские драмы хороши, как чеховские рассказы! – возражают ему.
Он, говорят, отвечает:
– Ну, да! Это и есть не драмы, а рассказы.
Может быть, Л.Н. Толстой и в этом случае прав.
Может быть, «Вишневый сад», например, скорее повесть в лицах, чем сценическое произведение.
Может быть, в чтении эта повесть производит сильное впечатление[3].
Великий режиссёр г. Станиславский. Но воображение режиссёра еще лучше.
Вечером, одному, читать финал чеховской повести-драмы – это, вероятно, страшно.
Пустой дом. Запертые двери. Наглухо затворены окна. Старый крепостной слуга лежит на диване. Раздаются удары топора. Рубят вишневый сад.
Словно заколачивают фоб.
Это страшная сцена, и в чтении она, быть может, еще сильнее. Быть может.
Но мне кажется, что чеховская драма и есть настоящий театр.
Освободить театр от «театральности».
Довольно этих «условностей», от которых пахнет ремеслом, довольно этих театральных жестов, каких никто не делает в жизни, интонаций, которых в жизни никогда не звучит, слов, которые в жизни произнести стыдно: скажут – «театрально».
Пусть жизнь остается на сцене, как в спокойных водах отражаются печальные вербы, и веселые цветы, и голубое бездонное небо.
Это будет прекрасно, – потому что все истинное прекрасно.
– Правда ли то, что происходит в чеховской драме?
– Правда.
– Типично это, характерно?
– Типично и характерно.
– Интересно?
– Интересно.
Все вопросы кончены.
«Вишневый сад» полон щемящей душу грусти.
Это комедия по названию, драма по содержанию. Это – поэма.
Помещичье землевладение умирает, и Чехов прочел ему отходную, поэтическую, прекрасную.
И в голосе его дрожат слезы.
Помещица Раневская, ее брат Гаев, помещик Симеонов-Пищик, это – morituri[4].
Они легкомысленны, безалаберны, беспомощны.
Г-жа Раневская транжирит деньги за границей, разоряясь на какого-то обирающего ее альфонса[5]. И страшно любит дочь.
Все мысли, вся душа ее в Париже, но она «страшно любит родину» и «не могла без слез смотреть на поля, когда ехала в вагоне».
Она гладит и целует шкап, которого не видела 7 лет:
– Мой милый, милый, старый шкап!
И пропускает мимо ушей, когда ей говорят, что умер один из старых слуг.
Она – воплощение беспомощности. Кошелек откроет, – деньга растеряет. Гулять пойдет, – платок, веер все потеряет.
За ними нужна нянька.
Как старый крепостной слуга Фирс, который выговаривает своему седому барину:
– Брючки не те опять надели! Приносит ему пальто:
– Наденьте. Наденьте. Простудитесь. Меняет ему носовые платки.
Они беспомощны, как дети.
«Как дети».
Вот это-то и наполняет чеховское произведение щемящей грустью.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.