Вий. Влас Дорошевич

      * * *

      Чудные дела творятся на свете, господа. Другой раз погибнет человек, потом раздумаешься:

      – Из-за чего погиб человек?

      Только руками разведешь, да и плюнешь. А другой человек, который рецензент, при этом еще как-нибудь нехорошо и выругается.

      Да вот, что далеко ходить! Вы философа Хому Брута[4] знали? Ну, конечно же, знали! Того, что Николай Васильевич Гоголь еще описал. Добрый был философ. Кварту горилки, бывало, ко рту поднесет, – только ее и видели. Хороший был философ. Что к бубличнице иногда, грешным делом, хаживал, – так быль молодцу не укор. Ведь и то надо подумать: зачем-нибудь она, бубличница-то, на свете и создана! Одним словом, важный был философ. А пропал не за понюх табаку!

      А все потому, что в столичный город Санкт-Петербург поехал. Ведь взбредет же человеку этакое в голову! Впрочем, и то сказать – философ. Задумал: «поеду да поеду», сел на машину[5] и действительно поехал. Ну, да не без добрых людей и на железной дороге: не одни жулики по вагонам ходят. Поместился против Хомы Брута добрый человек. Без ноги, вместо одной ноги деревяшка, один глаз тоже вышибен, и вместо руки пустой рукав шинели болтается. Словом, видимо, человек опытный и жизнь знающий. Отрекомендовался:

      – Капитан Копейкин[6]. А вы кто будете?

      – Я, – философ говорит, – философ Хома Брут, еду в столичный город Санкт-Петербург.

      Тут ему капитан Копейкин очень обрадовался.

      – Ах, – говорит, – очень приятно. Много про вас читал. Но только напрасно вы, молодой человек, в город Санкт-Петербург едете!

      – А любопытно мне было бы знать, – Хома Брут спрашивает, – почему бы это такое?

      – А потому, – говорит капитан Копейкин, – что не попасть бы вам там в переделку!

      Философ только усмехнулся себе в ус:

      – Ну, этим-то, – говорит, – меня не испугаешь!

      Вы ведь философа хорошо помните? Человек был молодой, но подковы гнул, не тем будь помянут.

      – Сам, – говорит, – кого хочешь переделаю! А капитан Копейкин на своем настаивает:

      – Ну, вы этак, молодой человек, не говорите. И не таких, как вы, переделывали. Вы студента Раскольникова изволили знавать[7]? На что страшный был человек: двух старух топором убил, – и не пикнули! А так переделали, что родная мать не узнала! Базаров тоже – медик был[8], мужчина огромадный, и тот в переделку попал!

      – Ну, – Хома Брут говорит, – так то студенты. Им уж видно на роду написано в переделку попадать. А я – философ.

      – Да ведь, – капитан Копейкин-то говорит, – драматургу все равно, кого переделывать. Они не смотрят, что переделывают.

      – Эге! – заметил философ. – Это, как богослов Холява[9], – что увидит, то и стащит.

      – Да! Но Холява просто таскал во всей, так сказать, неприкосновенности. А драматург не только чужое возьмет, но еще и изуродует!

      Тут Хома Брут струхнул было немного:

      – А что это, – спрашивает, – за цаца такая – драматург? Много я нечисти видал, а о такой и слышать не довелось. Страшнее они кикиморы или нет?

      – Там уж увидите, – капитан Копейкин говорит, – страшнее или не страшнее. А только мой совет бы вам, молодой человек, пока время есть, на первой станции вылезть да назад в Киев поехать.