Кусок жизни. Алексей Кречетов

      Старый препод был с бодуна. Маленького роста, без шеи, голова прямоугольная вытянутая, волосы на ней короткие чёрные с редкой проседью, под широким «красным» носом имеются густые короткие усики, но не такие как у Гитлера, а больше, на длину верхней губы.

      Рулеткин Владимир Владимирович забухал вчера в подвале у другого препода – Барабанова Владимира Ильича. Сентябрь. Начало учебного года. Студенты последних курсов заходили, чтобы «пожелать здоровья», и презентовали коньяк, водку, портвейн, вино. Преподы задушевно беседовали со студентами, рассказывали птенцам невероятные истории, показывали щенкам невероятные фокусы. После рабочего дня, вечером, на тротуаре поскользнулся Владимир Ильич и сломал ногу. Рулеткин остался один. С другими преподами у него были натянутые отношения. Наверное, они просто не бухали друг с другом. Рулеткин стал напиваться каждый день к вечеру. Утро за утром ему становилось всё омерзительнее как на душе, так и в теле. И пара за парой молодые студенты первокурсники становились всё распущеннее, громче, в общем, также, как и его состояние.

      Голова Рулеткина гудит. Студенты разговаривают между собой и кричат, совсем не обращая на него внимания. Он поставил несколько «двоек» и выгнал одного ученика. Все затихли. Он отвернулся от класса и стал выводить мелом тему урока.

      – Пидар усатый! – сказал кто-то из студентов, и класс взорвался хохотом.

      Рулеткин написал на доске такой заголовок: «13 матерных слов» и сказал:

      – Если назовёте сейчас 13 матерных слов, то я разрешу вам материться на моих уроках. А если нет, то вы заткнёте свои ебальники и будем изучать предмет. Даю вам 30 минут. Время пошло! Слова должны быть разные. Первое слово есть, осталось ещё 12.

      Студенты были удивлены и обрадованы, их лица выглядели так, будто они кончили и обосрались. Посыпались ответы.

      – Блядь!

      Рулеткин записал его на доске. Осталось 11.

      – Сука!

      – Это литературное слово. Но хуй с вами, пусть будет, как фора. Осталось 10.

      – Пизда!

      – Куда ж без неё!?

      Рулеткин записал его на доске. Осталось 9.

      – Хуй!

      – Куда ж без него!?

      Рулеткин записал его на доске. Осталось 8.

      – Ебать, ёбля, ёбаный в рот! – кричали с разных сторон.

      – Это одно «ЕБ», а остальное – его производные! – отметил Рулеткин и записал его на доске. Осталось 7.

      – Гандон!

      Рулеткин записал его на доске. Осталось 6.

      Дальше становилось сложнее. Владение матом кружилось вокруг «ху», «пизд», «еб».

      – Шлюха! – выкрикнул кто-то радостно-прерадостно.

      Рулеткин записал его на доске. Осталось 5.

      У студентов были задумчивые лица. А у Рулеткина – самодовольная красная рожа. Он посматривал на часы и ждал перемены, чтобы заправить в себя «топливо» и подымить сигареткой в окно.

      – Залупа! Залупа-а-а! – закричал маленький мальчик с задней парты писклявым голосом, а остальные стали хлопать его по плечу, будто парень выиграл какое-то соревнование.

      Рулеткин записал его на доске. Осталось 4. Раздался звонок на перемену.

      – Даю вам ещё пять минут! – сказал Рулеткин и ушёл к себе в каморку.

      Ребята по-прежнему сидели и думали. А в кабинете, тем временем, становилось люднее.

      Каморка Рулеткина была завалена разным барахлом: тряпичные картины каких-то учёных, стулья, доски, рейки, книги, газеты, журналы, стенды с советских времён. Стены серые, потолок высокий. В глубине каморки возле окна стоит стол и два стула. Рулеткин распахнул окно наполовину, подкурил сигарету деревянными спичками и выпустил большое облако дыма на улицу. Из выдвижного ящика он достал бутылку портвейна «777», а из своего портфеля – бутылку кока-колы. С колой любое бухло заходит приятнее, будто закусываешь конфеткой и запиваешь морсом. Он сделал несколько жадных глотков, кашлянул, забрызгал стол слюнями. Некоторое время он сидел неподвижно, сгорбившись-съёжившись. Взгляд его стал тупым и бесчувственным. ДЗЫЫЫЫЫнь! Звонок на урок. Рулеткин оживился, встал, вышел из каморки.

      Студенты сидели смирно и молча. У доски стоял