Некромант. Новелла о непутёвой ученице. Игорь Осипов
были сродни тем молниям, из которых, казалось, они родились – быстрые, точные, разрушительные. Я видел их силуэты, но не мог различить лица, хотя они никогда не носили шлемов, лишь обручи, сияющие тонким ободом света вокруг голов.
– Решай же, – шептало дитя безумия и ночи, играя пальцем на нити моей судьбы, словно на струне арфы, и мотив её был прост.
Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук. Так бьётся человеческое сердце.
Я стоял, а мертвецы обходили справа и слева, словно для них меня не было, они лишь толкались под руки в своём обречённом шествии. Они шли, а я глотал ртом воздух, держась за проткнутое арбалетным болтом плечо и истекая кровью. Они проходили мимо, а я готовился стать одним из них, не имевших ни души, ни жизни, ни собственной воли солдат.
Внезапно один из мёртвых встал передо мной.
– Господин, – позвал он смутно знакомым голосом, – господин, проснитесь…
Голос ключника выдернул меня из того кошмара, который преследовал почти каждую ночь. Кошмара, отзывающегося болью в давно зажившем плече, куда когда-то угодила отравленная стрела, поставив на колени перед богинями, плетущими нити людских судеб, поставив перед выбором, и я решил цепляться за жизнь.
– Господин, – повторил тот.
Я открыл глаза, шершавые изнутри, как кора дерева. Ключник стоял в трёх шагах от большой деревянной бадьи, в которой я начал засыпать, разнеженный тёплой водой, треском огня в открытом очаге и переливами канареечной песни.
– Что тебе? – неохотно отозвался я, положив руку на край бадьи.
– Надо зерно перетаскать из амбара на сушильню, не то задо́хнется. А там мертвяки этого, того.
– Чего того?
– Ну как они будут зерно тягать, ежели тухнуть начали. Так вся пшеница пропахнется падалью.
– Прямо-таки все? – спросил я, глядя в высокий тщательно побеленный потолок.
– Ну, не все, но много. Господин Мостисав нам обещал парочку свежих со скидкой. И обязательство даёт, что тех не менее пяти лет гниль не тронет.
– Сколько протухло? – переспросил я у слуги, мысленно матерясь и зарекаясь покупать в порту дешёвых о́трупов.
– Четыре, господин.
– Тьфу ты, я уже думал не меньше десятка.
– Нет-нет, только четыре, господин.
– Хорошо, возьми. Только завтра, сегодня тебе этих вполне хватит.
– Да, господин, – ответил ключник, сделав чуть заметный поклон.
Когда расторопный слуга вышел, я снова закрыл глаза, погрузившись поглубже в остывающую воду. Головная боль отозвалась внутри меня протяжным стоном. Последняя амфора вина была действительно лишней и хотелось лежать вот так, без движения, целую седмицу.
– Ну, у тебя и рожа, – раздался рядом ехидный девичий голос.
– Мира, тебя не учили, что врываться к старшим без разрешения не принято? – пробормотал я, поднимая тяжкие веки, принимая более ровное положение тела и сгребая ароматную пену на середину бадьи. – Я не одет, между прочим.
Гинэй стыда никогда не шептал мне ни единого слова при служанках и рабынях, они на то и есть. Но сейчас не тот случай. Совершенно не тот.
– А то я на состязаниях атлетов не была, – заговорила девушка, – Там все бегают и борются в воздушной тоге. Это как бы голышом. И на празднике плодородия будто не была. Там избранные вообще прилюдно…
– Хватит, Мираэль, то атлеты и избранные, а я родной дядя, и здесь не стадиатр и не храм. Не надо из себя строить взрослую циничную матрону. Тебе всего пятнадцать, – произнёс я, глядя на невысокую смуглую девчурку с карими глазами и длинными вьющимися чёрными волосами. Глаза были большими, а лицо худеньким, совсем как у матери. Через два-три года девушка наполнится соком женственности, и отбоя от женихов не будет. Немного портили внешность отцовы густые брови, но у женщин много хитростей, чтоб выгодно показать себя. – К тому же нагота священна и не для повседневной суеты, – продолжил я. – Не зря же одежду боги нам даровали. Лучше кинь полотенце.
– Если скажешь «пожалуйста» и признаешь, что мне уже пятнадцать. Я взрослая, – произнесла она, сделав ударение на слово уже.
– Нет. Я лучше отцу расскажу. Он быстро объяснит, сколько тебе лет. И что ты, хочу знать, здесь делаешь?
– А ты не помнишь? – съязвила племянница, взяв с серебряного блюда яблоко. – А-а-а, кислое.
– Полотенце.
– На!
Поймав толстый свёрток мягкой ткани, я обвёл взглядом большую светлую комнату с огромными, почти в размер стены, окнами, выходящими на город с его резными колоннами двухэтажных усадеб, крытых яркой черепицей всех цветов радуги, дворов, утопающих в зелени виноградных лоз и оливковых рощ, бескрайнее тёплое море и такое же бескрайнее небо, разбавленное редкими облаками. Светло-голубые занавески, прибранные по бокам оконных проёмов, колыхались под тёплым ласковым ветром, несущим запахи солёной воды и спелых фруктов и крики чаек.
На маленьком столике лежали чистые вещи, в которых я вскоре отправлюсь на свою