Коротояк. Алексей Вячеславович Никитин
домой в кухне он застал отца в привычной тому позе: опиравшись ладонью о колено, задумчивый и угрюмый он сидел перед опустевшей на треть бутылкой. Запрокинув доверху полный стакан не поморщившись, обмахнув усы и аккуратно отодвинув табурет, он вытянул ремень из шлёвок старых брюк. В тот раз порка продолжалась дольше обычного. Сын не проронил ни звука, и ничего не выражавшие прежде глаза отца переполнились гордостью. Старик на портрете крепко сжимал в руке приставленный к виску револьвер. Взведённый курок робко задрожал. Комнату осветило короткой вспышкой молнии за окном. От рамки по стене небрежным мазком разлился винный цвет. Потрескавшийся портрет молодого мужчины повторял соседний сюжет, но в какой-то момент замер в немом крике отчаяния.
Не время, брат…
От холодных тонов стен «однушки» (снятой с запасом плюс-минус день за наличные) хотелось съёжиться и отправить в глотку бутылочку крепкого. Чем Константин успешно и занимался последние несколько часов. В стекле рамки блеснул пыльный хрусталь, найденный в одном из кухонных шкафов. Дешёвый виски обжёг обветренные губы, провалившись в горло горстью гвоздей. В очередном взблеске, перетёкшая на правую сторону лица грубая тень, стёрла с отражения впалые скулы. Паршивый видок. Прикрыв веки, стараясь расслабиться, Костя сполз по мягкой спинке. Расположенное по центру комнаты потёртое кожаное кресло – единственный предмет мягкой мебели в доме. Участившиеся вспышки молнии, навязчиво пробивались сквозь сомкнутые веки. Через липкие воспоминания, проносившиеся в голове выцветшим диафильмом, с трудом пробился входящий звонок. Покоившийся под левой рукой мобильный несколько раз провибрировал, прежде чем содрогнувшийся от звонка Константин высвободился из пут тягучей полудрёмы. Расплескавшись остатками содержимого, увесистый бокал грохнулся на пол, и кубики льда прокатились по полу игральными костями.
На ослепительном дисплее отображался контакт «Офис». Костя положил пистолет на неустойчивую поверхность подлокотника, вернув курок в исходное положение.
– Да, – спешно ответил он на звонок.
– Константин Дмитриевич, далеко от М-4? – поинтересовались строгим, но уважительным тоном.
Костя потёр глаза.
– В часе езды.
Пришлось проверить, не оборвался ли звонок – в трубке нависла тишина – после чего на том конце скрипнули зубами.
– Костя, ты опять за своё!?
– Началось… – посетовал Костя. – Сухой как веник.
– Драный ты веник! Я же слышу – лыка не вяжешь. Как ты поведёшь, скажи, будь добр?
– Это от Диазепама. Все в порядке, Слав, – соврал он.
– Хорошо, – недоверчиво прошипели в трубке, – выдвигайся, координаты, как всегда получишь сообщением.
С трудом удержав равновесие, Костя оторвался от тёплого кресла и заправил в джинсы мятый подол не менявшейся несколько дней рубашки. Выходя из квартиры, он бросил на тумбу в прихожей несколько мятых купюр, компенсировав испорченное зеркало и мелкий беспорядок владелице – навязчивой дамочке, искренне верящей, что жирок, вытравливаемый шмотками, купленными в детском отделе, делает её на пункт сексуальнее. Такие дамы в разговоре часто кивают в ответ и молчат, подолгу вспоминая какую-либо умную фразу, заковыристую цитату. Поэтому они всегда молчат или, срываясь на мат, действуют напролом. Эта давно перестала умничать и служила сугубо тараном. Костя не вернётся, но бурлящие изрыгания дамы на форуме наймодателей этого города ему совсем ни к чему.
Провернув подклинивающий китайский замок, Костя подсунул ключи под придверный коврик, слегка примяв ногой выпуклый бугорок. Устало топая лестнице, по доносившемуся с улицы лаю, он пытался угадать, кого гоняла клыкастая свора. Одна из псин жалобно проскулила, остальные притихли.
Старенький «Додж Челленджер» 1972 года приветливо подмигнул фарами. Забравшись в салон, Костя нащупал под сидением бутылочку тёплой, почти выдохшейся минералки. Протолкнув зажигалкой, застрявший в горлышке «Зорекс», он потряс маракас из бутылки со смесью химии и газировки. Шипучая микстура отправилась в желудок в два жадных глотка.
Вышвырнув в окно пустую пластиковую тару, Костя уткнулся лбом в кожаную оплётку руля. Головная боль и машина – трофей с прошлого места службы – это все, что было у него. Проглотив приступ апатии, он дрожащими пальцами коснулся ключа в замке зажигания. Приборная панель оживилась тёплыми огоньками. Ещё один оборот и приятный рык поднял настроение чуть выше «отметки – дерьмо».
Освещённые светом фар дворовые псы, пригнув холки, потрусили в разные стороны. Прозвенев короткой очередью мелкого щебня по днищу, «Додж» резво дал задний ход и, развернувшись на девяносто градусов, с рёвом вылетел из арки на пустынный проспект.
Миновав границы населённого пункта, Костя прибавил оборотов. В зеркале заднего вида замелькали: редкие грузовики, одиночки мотоциклисты, чередовавшиеся между собой поля и деревья. Выйдя на очередное открытое пространство, в салон ворвался бодрящий ветерок, приведя в чувства, подверженного затянувшейся бессоннице