Дети. Наоми Френкель
гневный взгляд. – наш, потому что убила его республика. Ты можешь это отрицать?
– Чепуха! Не республика убила Хейни. Офицер полиции, нацист Эмиль Рифке убил его. Мой муж был за республику и погиб за нее. Я за республику, и сын мой был за республику и во имя ее погиб. Я не такая умная, как ты, Отто, но муж мой всегда говорил: «Я за республику, за свободу. И Хейни был за республику. И любил свободу. Он не был вашим, Отто, потому что вы душите свободу.
– Свобода! – вскрикивает Отто. – Ты говоришь о свободе в этой республике? Свобода голодать, свобода убивать, свобода эксплуатации, свобода всякой мерзости? Твой муж и сын были за такую свободу?
– Они были за свободу жить! – отвечает негромко старуха, – когда дают расти на свободе, прорастает много сорняка и ядовитых грибов. Но лучше такое произрастание, чем острый нож, уничтожающий любое растение, которое кому-то не по вкусу и запаху. Это справедливо, чтобы произрастали сорняки? Вот, вы и есть эти сорняки. Вы, да, да, вы. И никогда мой Хейни не был вашим! – И она делает презрительный жест рукой в сторону газеты Отто с большим портретом ее сына.
– Как это так, старуха? Что это за разговоры, когда борьба в разгаре?!
– В разгаре? Что это за борьба! Совместно с нацистами.
– Это политический маневр, старуха. Не каждый ум ухватывает пути политики.
– Если такова политика, Отто, нет у меня никакой доли и места в ней. Она меня не интересует. Я ищу правду, Отто, ты ведь человек чести. Вот и поддерживай тех, кто ищет правду.
– Какую правду?
– Дело офицера Эмиля Рифке.
– Какой смысл искать правду, старуха?
– Дело за малым. Не может быть такого, чтобы говорили о моем сыне, верным республике, что республика его убила. Офицер не был послан республикой. И в кровавых беспорядках в Альтоне он тоже не участвовал от имени республики. И если ты не хочешь помочь мне добиться правды, я сама ее добьюсь, Отто.
– Ладно, старуха, – отвечает Отто с какими-то нотками сомнения в голосе. – Для тебя я поговорю с доктором об офицере. Мальчик говорит, что доктор хорошо его знает.
– Мальчик, – старуха кладет руку на плечо Саула, обернувшись к нему лицом, изборожденным морщинами, – где этот дом, в котором ты встретился с офицером полиции Эмилем Рифке?
– Дом Леви, на площади...
– Леви... С фабрики «Леви и сын»?
– Да. Гейнц Леви – приятель этого офицера, а Эдит Леви...
– Гейнц Леви? Молодой хозяин? Он был другом моего сына. Я обращусь к нему. Еще сегодня обращусь.
– Ты сошла с ума, старуха? Как ты доберешься до этого далекого пригорода?
– С Александерплац выходит трамвай до фабрики под охраной полицейских.
– Старуха, старуха! Совсем тронулась. Ты что, нарушишь забастовку? Ты!
– Эта забастовка приказывает нарушить ее, Отто! – Она оборачивается к нему спиной и уходит.
Душой Саул со старухой. Завеса враждебности отделяет его от людей, собравшихся в коридоре. Даже Отто находится по ту сторону этой завесы. Чиханье Изослечера приводит его в чувство.