Дети. Наоми Френкель
к нему входила, значит покинула его рано. Толстый слой пыли покрывает мебель в гостиной. Когда Кристина здесь жила с дядей, пылинки не было на мебели. И запах в квартире обычный, смутный. Исчезли запахи духов Кристины. Саул спокойно снимает мокрую обувь. На скрип двери дядя Филипп едва поворачивает голову. За большим письменным столом в кабинете сидит дядя, толстая папка раскрыта перед ним, и он что-то выписывает из нее.. Откладывает ручку, и отпивает из рюмки. Бутылка коньяка стоит рядом с папкой. В комнате очень холодно. Печь не затоплена.
Дрожь проходит по телу Саула. Хотел бы тоже согреться рюмкой, но останавливается. Он все еще член Движения!
– Холодно у тебя, – садится он в кресло, – очень холодно.
– А, да, – откладывает дядя ручку и делает глоток, – я не вызвал служанку, чтобы она затопила печь, потому что скоро я выхожу на весь день и всю ночь. В доме Леви наша обычная ежемесячная встреча. Гейнц тверд в своем решении провести встречу, несмотря на забастовку. Я и переночую в доме Леви. И тебя что привело ко мне?
После лихорадочного смятения, голова Саула опустошена, и ему нечего сказать дяде. От множества вещей, столь важных, которые он хотел сообщить, ничего не осталось. Кроме осунувшегося лица и усталых глаз дяди, словно он окружен сплошными неприятностями. На пальто его не хватает пуговицы. Значит, вчера Кристина не пришла ухаживать за дядей. Многое изменилось у дяди Филиппа, и Саул ловит себя на том, что больше думает о дяде, а не о себе.
– Ну, парень, в чем дело?
– А, да, дядя Филипп. Если ты сегодня будешь в доме Леви, можешь спросить... Очень важную вещь, дядя Филипп? Об Эмиле Рифке.
Боже ты мой, как неожиданно изменилось лицо дяди. Выражение хмурости и омерзения.
– Что тебе до Эмиля Рифке? – решительным голосом спрашивает дядя.
– Отто тоже придет к тебе спросить о нем, – заикается Саул, – хотят знать всю правду об этом офицере. Кто он на самом деле: социал-демократ, нацист, коммунист? Гейнц и Эдит, несомненно...
– Никто не знает, мальчик. Никого это не интересует.
Вот и дядя неожиданно называет его «мальчиком».
– Что-то еще тебя тревожит, мальчик? – дядя откидывается на спинку стула.
– Да, да! Ты думаешь, что я пришел к тебе из-за этого офицера? Не из-за него. Из-за молодежной репатриации...
– А, хорошо, что пришел, парень. Я об этом совершенно забыл. Я уже выбрал усадьбу. – Дядя перебирает бумаги в ящике, извлекает несколько листов с отпечатанным текстом. – Надо подписать договор с организацией молодежной репатриации. Передай матери, что завтра я зайду к вам уточнить детали. Не забудь.
– Не завтра, – вскрикивает Саул, – еще один день! Один день! – Он не отрывает взгляда от букв, которые тянутся густым рядом строчек, и невозможно их сдвинуть.
– Что случилось, Саул? Что за спешка? Это лагерь для подготовки к репатриации открывается не завтра. Только весной вы будете туда направлены. Твоя кандидатура обеспечена.
– Нет! Нет! Не поеду туда! Я не хочу репатриироваться!
–