Идиллия. Глеб Успенский

      – Да уж заходить ли? – в раздумье проговорил другой.

      – Что там! эва! Заходите – да и только. Право, по одной пропустить истинно приятно!

      – Разве по одной?

      – Ей-богу; у меня есть этакая особенная… Пойдемте-ко!

      – Ну-ну так и быть уж!

      И они пошли.

      Скоро они вошли в небольшую комнатку. В углу горела лампадка перед образом в большом красном киоте, на котором до самого потолка громоздились просфоры в бумажках, расписанные яйца и другие подобные предметы. По полу расстилались чистые половики, у стен чинно разместилось несколько старых кресел с круглыми спинками.

      – Прошу покорно! – сказал хозяин и, наскоро сотворив крестное знамение, направился в чайную.

      В это время в соседней комнате на столе кипел самовар. Старшая дочь хозяина, девушка лет семнадцати, разливала чай; мать ее, старушка, сидела тут же. На пороге показался отец.

      – Ты с кем это? – спросила жена.

      – С Семеном Кузьмичом. Чайку нам дайте да свечу! Поскорее!.. Эй ты, Марфа! – крикнул он горничной, – свечу неси.

      – Сейчас принесет, – проговорила жена. – Что это долго так нынче? – прибавила она.

      – Да, таки долговато… Ирмосы[1] тянули-тянули. Я думал, и конца не будет…

      Проговорив это, муж хотел было удалиться, но какая-то тайна, очевидно, мучила его. Нерешительно подвигаясь к двери, он потирал кулаком спину и необыкновенно тихо заговорил:

      – Поясница что-то…

      – Опять, небось, распахнулся на паперти?

      – Нет… О-ох!.. Как ломит! О-ой!.. Ты бы нам дала по рюмочке, да закусить чего-нибудь.

      – Пошли закусочки! – отчаянно произнесла жена.

      – Ну что закусочки? Мелет, не знает что!

      – Нет, знаю!..

      – А ты, сделай милость, молчи… Во сто тысяч раз лучше это будет.

      – Что молчи-то? И так все молчу. Совсем дурашная какая-то стала.

      – И была-то не больно – тово! Дура дурой и была-то! – бесцеремонно заметил супруг и вошел в залу, аккуратно притворив за собою дверь.

      Гость молчал. Молчал и хозяин.

      – Намедни у Еноховых «вечную кликали», – наконец проговорил гость.

      – А! Сорокоуст[2]? – спросил хозяин.

      – Сорокоуст-с.

      – Это когда?

      – Третьего дня.

      – Да-да-да. А мы с Емельяном Иванычем были у Селезневых на перепутье.

      – Что же, как? – с любопытством спросил гость.

      – Хорошо. Признаться, до такой степени, что именно – еле-еле…

      – Хе-хе-хе-хе.

      – Никольский, Егор Егорыч, знаете? так тот все просил, чтоб его в колодезь опустили в бадье.

      – Зачем же?

      – Уж и, ей-богу, даже совершенно не могу вам определить этого…

      Хозяин и гость дружно засмеялись.

      Из соседней комнаты показалась горничная с подносом, на котором помещались графин водки и тарелка с кусками белого хлеба. Приятели выпили.

      В это время в передней застучал кто-то калошами и хлопнул дверью.

      – Кто там? – спросил хозяин.

      – Это я-с!

      – А-а!

      – Кто это-с? – полюбопытствовал гость.