Горький упрек. Глеб Успенский
и беспристрастием, – К. Маркс осветил весь ход нашей экономической жизни, начиная с 1861 года. Без малейшего колебания в понимании подлинной сущности фактов нашей действительности, без малейшего снисхождения к нашим экономическим бессмыслицам, – он посылает нам из-за могилы грозный и горький упрек в том великом грехе, который русское общество совершает против самого же себя.
Этот горький и грозный упрек необходимо слышать великому русскому человеку, чтобы, так сказать, «опомниться», «очувствоваться» в понимании своих личных и общественных обязанностей. Строгий, беспристрастный взгляд такого человека, как К. Маркс, на «нас, русских», на наш русский народ, на его экономические особенности и на его поистине священные обязанности к самому себе, – такой взгляд не может не заслуживать самого глубочайшего внимания, потому что он не затуманен никакими «временными веяниями», никакими не подлежащими определению (а иногда даже и пониманию) случайностями русской жизни, которые играют в условиях нашей жизни несомненно значительную роль и не дают возможности, даже и в литературе, судить о ней с полным беспристрастием. «Кому из российских обывателей не известно, – писал я недавно в одной газете[1], касаясь вопросов, подходящих к настоящей заметке[2], – что иногда статистические «данные» о благосостоянии или неблагосостоянии того или другого угла могут изменяться до неузнаваемости единственно только от «карахтера» исправника? У одного исправника «карахтер» жестокий, горячий, – да и жена у него франтоватая, любящая иметь в обществе «значение», – и вот он, чтобы получить повышение или денежную награду к празднику, начинает «выбивать» подати безо всякого милосердия и в такое время, когда все хозяйственные продукты не имеют настоящей цены, когда продавать их значит прямо разориться на весь будущий год; он, конечно, взыщет, представит раньше прочих, отличится и награду получит, – но народ отощает, изболеет, измается, и, таким образом, статистические таблицы обогатятся цифрами смертности и болезненности. Другой же исправник, добрый, мягкий и холостой, повременит, даст мужикам время продать продукт подороже, – и не только не разорит, а, напротив, улучшит положение крестьян, расстроенных «энергическим» предшественником, и обогатит цифрами столбцы не смертности и болезненности, а столбцы прибыли и прироста. Но ведь среди цифр нельзя упомянуть, что в разорении крестьян д. Палкиной виноват «карахтер» исправника Ароматова? И нельзя также сказать, что прирост населения произошел потому, что новый исправник человек добрый, что он даже музыкант, попискивает на флейте, да и под фисгармонию подпевает? Без этого же объяснения разноречивые цифры из одной и той же местности на пространстве времени двух-трех лет – не могут дать точных указаний ни о процветании, ни об упадке и невольно ставят исследователя в недоумение».
Да простит мне читатель эту не совсем подходящую к делу шутку: я просто желал обратить его внимание на огромное значение в условиях нашей жизни такого рода «данных», которые никоим образом не могут быть объясняемы при посредстве строго научных приемов. Подлежат ли каким-либо достоверным научным выводам, положим, статистические данные о преступности по тем деревням Горбачевского уезда Нижегородской губ., крестьяне которых (бывшие шереметьевские) до сих пор с <18>61 года, кажется, не имеют даже утвержденных уставных грамот и владенных записей? Дела «о сопротивлении властям» идут в этих шереметьевских деревнях постоянно. Из одной этой местности несколько лет подряд препровождалось под суд и в тюрьмы немалое количество народа. Можно ли взять цифру «горбатовской преступности» в общую сумму преступности в России и делать на этом оснований какие-нибудь общие выводы о падении народной нравственности? Кто, наконец, не слыхал этой характернейшей фразы: «Нет! При Михаиле Петровиче порядки были не те! Куда!.. А как этот, нонешний чорт, приехал, – все пошло шиворот-навыворот!» Всякий слыхал эти слова, и всякий должен знать, что именно за «данными», которыми наполняют статистику «карахтеры» большого и малого размера, трудно видеть подлинное положение дела, трудно выводить заключения, не подлежащие сомнению. Ввиду такой посторонней примеси к подлинным данным – огромный статистический материал, накопившийся в настоящее время, при разработке его большею частию невольно заставляет исследователя оставлять без объяснения цифры, не поддающиеся ясному определению, устранять их и придавать своему исследованию несколько односторонний оттенок. Среди зловещих цифр, рисующих известное явление народной жизни в самом безнадежном виде, нежданно-негаданно (добрый исправник) и тут же рядом стоят такие цветы лазоревые, такие идут от этих цветов благоухания, – что, оглядывая то и другое, остается только руками развести. Мы до настоящего времени не имеем ясного представления хоть бы о том, что творится с нашей крестьянской общиной: то она распалась, вконец развратилась и разложилась, изворовалась, разбрелась и исчахла, – то, напротив, оказывается, что она процветает, плодится, множится, крепнет, умнеет, добреет и полнеет. Все это сказано на основании точных, не подлежащих сомнению «данных», – и все-таки, несмотря на обилие такого рода исследований, мы решительно не можем иметь определенного понятия, о том, что именно творится в нашем народе.
Конец
…
«Рус<ские> вед<омости>».