Ставок больше нет. Жан-Поль Сартр
рикрывает за собой дверь, осторожно приближается к Еве.
Она ничего не слышит, лежит на постели в ночной рубашке, поверх которой надето элегантное домашнее платье. Ноги укрыты меховым покрывалом.
Некоторое время Андре Шарлье рассматривает страдальческое лицо жены, затем наклоняется и тихо зовет:
– Ева… Ева…
Ее глаза не открываются. На лице гримаса боли. Она забылась сном.
Андре выпрямляется, смотрит на стакан с водой, стоящий на прикроватном столике, достает из кармана флакончик с дозатором, подносит к стакану и медленно отмеривает несколько капель.
В это мгновение Ева дергает головой, он прячет флакон в карман и впивается в спящую жену острым взглядом.
В соседней гостиной у широко открытого окна стоит молодая девушка и смотрит на улицу. По проспекту грохочут сапогами марширующие солдаты.
Андре Шарлье входит в гостиную и закрывает дверь в спальню. На его лице появляется заботливое выражение.
Девушка оборачивается на звук закрывшейся двери.
Она хороша собой и юна, ей лет семнадцать, ее личико, серьезное и напряженное, не утратило детской округлости.
За окном хрипло грянула походная песня, звучащая размеренно, в такт чеканному шагу.
Девушка резко закрывает окно; видно, что она с трудом справляется с волнением.
– Так и маршируют с самого утра! – обернувшись, раздраженно бросает она.
Словно не замечая ее, Андре делает несколько шагов по гостиной и с озабоченным видом останавливается возле дивана. Девушка подходит к нему, тревожно всматриваясь в его лицо. Он бросает на нее взгляд и с полной безнадежностью отвечает:
– Спит…
– Думаете, есть надежда, что она выздоровеет?
Андре молчит.
Девушка капризно упирается коленом в диван и дергает Андре за рукав. Еще немного и она заплачет. И вдруг ее прорывает:
– Не смейте обращаться со мной как с девчонкой! Отвечайте!
Андре смотрит на свояченицу, тихонько гладит ее по волосам и со всей нежностью и сдерживаемой болью, на которые способен, шепчет:
– Вам понадобится все ваше мужество, Люсетта.
Девушка разражается слезами и утыкается головой в спинку дивана. Ее отчаяние искренне, глубоко, но по-детски эгоистично; она не более, чем избалованное дитя…
– Люсетта… – шепчет Андре.
– Оставьте меня… – трясет она головой, – оставьте… Я не желаю быть мужественной, это слишком несправедливо, в конце концов! Что станется со мной без нее?..
– Люсетта! Успокойтесь… прошу вас… – не переставая гладить ее по волосам и плечу, повторяет он. Она отстраняется, зажав голову руками и, уперевшись локтями в колени, стонет:
– Сил моих больше нет!
Андре огибает диван. Поскольку за ним никто не наблюдает, к нему вновь возвращается жесткий взгляд; он внимательно следит за поведением девушки.
– Надеешься-надеешься, и вдруг на тебе, больше надеяться не на что! С ума можно сойти… Да известно ли вам, что она для меня значит? – С этими словами Люсетта резко поворачивает голову, и лицо Андре вмиг обретает участливое выражение. – Она мне гораздо больше, чем сестра, Андре… – продолжает девушка сквозь слезы. – Это еще и мать, и лучшая подруга… вам не понять, никому меня не понять!
– Люсетта! – усаживаясь рядом с ней, шепчет Андре с нежным укором. – Это моя жена…
Она в смятении смотрит на Андре и протягивает ему руку.
– И впрямь, Андре, простите меня… Но знаете, без нее мне будет так одиноко на свете…
– А как же я, Люсетта? – Андре притягивает девушку к себе. Она доверчиво приникает к его плечу. – Я не хочу, чтобы вы чувствовали себя одинокой, пока я с вами, – лицемерно говорит он. – Мы никогда не расстанемся. Я уверен, что такова воля Евы. Мы будем жить вместе, Люсетта.
Девушка успокоенно закрывает глаза и по-детски всхлипывает.
Взвод жандармов, подчиняющийся Правителю, сворачивает на людную улицу. Плоские кепи с коротким козырьком, обтянутые темными рубашками торсы, портупеи из блестящей кожи, автоматы на ремнях – они грохочут сапогами по мостовой. Внезапно над строем взлетает походный марш. Прохожие оглядываются, расступаются, иные возвращаются в свои дома.
Женщина с коляской медленно разворачивается посреди разбегающихся в разные стороны горожан и спокойно удаляется.
Два вооруженных автоматами командира в касках идут впереди взвода… Улица пустеет, не сразу, но как-то подчеркнуто враждебно по отношению к военным. Небольшая толпа у дверей бакалейной лавки расходится, словно повинуясь молчаливому приказу. Люди заворачивают во дворы, скрываются в подъездах.
Хозяйки, обступавшие повозки зеленщиц, как по команде исчезают, а какой-то мальчуган, засунув руки в карманы, нарочито медленно пересекает улицу прямо под носом командиров…
Прислонившись