Беседы о ремесле. Максим Горький
перед нею даже тогда, когда она показывала мне факты, возбуждавшие радость.
Разумеется, что такие факты были крайне редки, большинство же их внушало сознание необходимости как-то изменить действительность. Мне казалось, что даже среди железных людей есть такие, для которых действительность не обязательна, не законна, даже «враждебна», как говорил старик «нечаевец» Орлов, переводчик «Искушения св. Антония» Флобера и «Разговоров» Леопарди. Действительность разноречива и болтлива, как торговка. Мой приятель, маляр Ездоков, качаясь в «люльке» на высоте третьего этажа, пронзительно поёт:
Ничего мне на свете не надо,
Только надо тебя мне одну…[4]
Хозяин дома Алексей Максимович Губин, церковный староста, бывший городской голова, старый хулиган, – он только что избил дьякона в церкви, во время обедни, – Губин кричит Ездокову:
– Кого – одну-то? Бабу? Одной сыт не будешь, врёшь! Правду надо всем одну – вот кого. Такую надо правду, чтобы все мы, сукины дети, на карачках ползали от неё, в страхе. Вот кого надо…
Марья Капитоновна Кашина, владелица большого пароходства, женщина умненькая, мечтала за чаем:
– Накопили всего – много, настроили – тесно, а жить – скушно. И начать бы всё сначала, от диких людей, а! Хорошо бы. Может, по-иному бы вышло.
Таких изъявлений отрицательного отношения к действительности я слышал немало. Но хотя «железные» отцы и матери говорили так, – разумеется, большинство их жило всё-таки беспощадно «нормально». Я хорошо знал жизнь почти всех крупнейших купеческих семей города и знал, что не один Чернов «выломился» из «нормальной» жизни, – выламывались и другие, легко разрушая порядок жизни, созданный трудом десятилетий.
Работа у адвоката, частое посещение окружного суда раскрывали предо мною десятки житейских драм. Я видел очень много подрядчиков строительных работ; всё это были малограмотные, жадные мужики, на каждого из них работали десятки и сотни таких же дикарей, как они сами. Я знал, что это – «нормально», «так всегда было», – говорили мне плотники, каменщики, землекопы.
Было совершенно ясно, что «сколачивать капитал» – дело такое же простое, как лепить из глины кирпичи, и дело это не требует никаких особенных усилий, талантов. Разница между подрядчиком и рабочим была только в том, что первый ел больше и вкуснее второго и что подрядчика хоронили торжественно, а рабочего торопливо. Эта гнуснейшая торопливость обижала и возмущала меня, – когда я был подростком, мне хотелось, чтобы всех людей хоронили торжественно, с музыкой, с колокольным звоном. Жизнь была так трудна, что в неё обязательно следовало вводить как можно больше торжественности; такое романтическое желание явилось у меня, вероятно, из чтения книг на церковнославянском языке, язык этот обо всём, даже о пакостях – в библии – «гласит» и «глаголет» возвышенно.
Вся жизнь была построена на какой-то густой, тяжёлой глупости, все привыкли к ней, и никто уже не замечает, как она пуста и какая горестная,